Михаил Владимиров. Анна Ахматова в Финляндии

Анна Ахматова в Финляндии

Этот портрет работы Альтмана Ахматова откровенно не любила… Может быть, из-за того, что слишком похож? — На кладбище в Комарово Альтман похоронен неподалёку от Ахматовой…

Анна Ахматова — и туберкулёз. Как-то никогда не сочетались у меня эти два понятия. Ну да, конечно. Мария Башкирцева, несчастный Надсон и даже Чехов. Что там — до открытия антибиотиков даже члены императорской фамилии умирали от туберкулёза. Родной брат Николая II, великий князь Георгий Александрович, Жорж, как называли его родные, скончался от чахотки в крымском Аббас-Тумане 28 лет от роду. Но железная Анна? И, тем не менее, туберкулёз в семействе Горенко был болезнью наследственной и почти роковой. От туберкулёза умерли три сестры Ахматовой — Инна, Ирина и Ия. Подозревали туберкулёз у Андрея и Ани. Ведь это, пытаясь спасти детей, Инна Эразмовна привозит их в Крым. И Аня поправилась тогда. Она всегда умела переупрямливать рок. Но болезнь вернулась с началом Мировой войны. И вот в регистрационной книге туберкулёзного санатория в финском городе Хювинкяя появляется запись за 1915 год. С 15 по 30 октября здесь проходила лечение госпожа Gumilowa.

Семейство Горенко. Красавец Андрей Антонович стоит. Инна Эразмовна держит на руках маленькую Ирину. Рядом примостились Инна и Анна. Андрей (мальчик!) опирается об игрушечную пушку

Впрочем, городские права Хювинкяя получила лишь в 1960 году. Во времена молодости Ахматовой это было живописное курортное местечко, привлекавшее лёгочных больных — в том числе и из Санкт-Петербурга.

Хювинкяя расположена на трассе старинной дороги, которая вела из Гельсингфорса на север страны, приблизительно на полпути от столицы к Хямеенлинне или Тавастехусу — второму по времени постройки замку Финляндии, основанному ещё Ярлом Биргером в 1249 г. В XVI веке здесь возник придорожный трактир, в котором путешественники могли перекусить, а то и переночевать. Местечко назвалось тогда Хювенкяякюля, то есть Добрая или Хорошая деревня.

В середине XIX столетия Российская империя переживает настоящий бум железнодорожного строительства. Не осталась в стороне и Финляндия. Железнодорожные линии связали Гельсингфорс с Петербургом, Або, Гангутом и Олеаборгом. Волею судеб Хювинкяя оказалась в самом центре этого строительства и превратилась в узловую железнодорожную станцию. Вслед за железной дорогой шла индустриализация. В Хювинкяя была построена шерстобитная фабрика. Но была и ещё одна особенность у этих мест.

Настоящих, высоких гор в Финляндии нет. Но во многих местах на поверхность выходят коренные, магматические породы, в первую очередь — граниты. В нескольких местах такие выходы гранитов образуют невысокие горные гряды, в формировании которых к тому же принимал участие и ледник, принесённые которым осадочные материалы оседали в районе гранитных гряд. В результате формировались зоны особенно живописного рельефа. Одна из таких зон и сложилась в районе Хювинкяя. Перепады высот, крутые склоны, поросшие хвойным лесом, нагромождение принесённых ледником камней. Финская Швейцария, да и только! Кстати, именно так (по-фински — “Свейтси”) называлась издавна одна из самых живописных усадеб, располагавшихся близ Хювинкяя. Сейчас на месте этой усадьбы — по-финляндски неброский, умело вписанный в окружающий «горный» ландшафт спа-отель, раскинувшийся на краю пригородного лесопарка. Сосновые леса, пропахнувшие ароматом хвои, пронизанные губительными для бактерий летучими веществами-фитонцидами — идеальное место для излечения лёгочных больных.

Болезнь настигла Ахматову вместе с Мировой войной. В начале 1915 у неё был зафиксирован активный туберкулёзный очаг в лёгких. Ахматовой запретили видеться с сыном — Лёвушку увезли под Бежецк, в Слепнёво, где у Гумилёвых было имение. Впрочем, нездоровой Ахматова чувствовала себя давно:

И жар по вечерам, и утром вялость,

И губ потрескавшихся вкус кровавый.

Так вот она — последняя усталость,

Так вот оно — преддверье царства славы.

Гляжу весь день из круглого окошка:

Белеет потеплевшая ограда,

И лебедою заросла дорожка,

А мне б идти по ней — такая радость.

Чтобы песок хрустел и лапы ёлок —

И чёрные и влажные — шуршали,

Чтоб месяца бесформенный осколок

Опять увидеть в голубом канале.

                  Декабрь 1913

И мысленно готовилась уже к смерти:

                  * * *

На Казанском или на Волковом

Время землю пришло покупать.

Ах! под небом северным шёлковым

Так легко, так прохладно спать.

Новый мост еще не достроят,

Не вернётся еще зима,

Как руки мои покроет

Парчовая бахрома.

Ничьего не вспугну веселья,

Никого к себе не зову.

Мне одной справлять новоселье

В свежевыкопанном рву.

                  8 июля 1914

                  Слепнёво

Семейство Гумилёвых. 1915–1916

Семейная жизнь не складывалась. Отношения с Гумилёвым оставляли желать лучшего. Фактически они жили порознь. Правда, с началом войны и уходом Гумилёва на фронт Ахматова клянётся, что уж теперь-то они будут вместе навсегда:

Будем вместе, милый, вместе,

Знают все, что мы родные,

А лукавые насмешки,

Как бубенчик отдалённый,

И обидеть нас не могут,

И не могут огорчить.

Где венчались мы — не помним,

Но сверкала эта церковь

Тем неистовым сияньем,

Что лишь ангелы умеют

В белых крыльях приносить.

А теперь пора такая,

Страшный год и страшный город.

Как же можно разлучиться

Мне с тобой, тебе со мной?

Но клятву свою нарушает очень скоро. Ещё в 1913 году она знакомится с Николаем Владимировичем Недоброво. Поэт-неоклассик, не очень сильный, но заметный в литературной жизни Петербурга благодаря близкому знакомству с Вячеславом Ивановым, его помощник по Обществу ревнителей художественного слова. Соучредитель и товарищ председателя Общества поэтов, человек тонкого вкуса, эстет, сноб, активный участник литературно-поэтических сражений, Недоброво сделал многое для формирования Ахматовой как поэта, для становления её эстетических воззрений. Именно Недоброво написал первую посвящённую Ахматовой критическую статью. Сама Ахматова говорила, что, как поэт, она на три четверти создана Недоброво. Точнее будет сказать, что именно под воздействием Недоброво сформировался стиль поэтического общения Ахматовой, включивший отмечаемое многими позёрство и снобизм, желание преподать и преподнести себя в качестве «этакой штучки» в молодости и в качестве «великого поэта земли русской» в зрелые годы. Недоброво называли «перламутровым мальчиком». У них возник роман. Они встречались, гуляли по городу, катались в Павловске на лыжах... И вот на фоне этого полулитературного романа у Ахматовой развивается туберкулёзный процесс с болезненным кашлем, характерными вечерними повышениями температуры и страхом скорого и неизбежного конца. Один из лучших фтизиатров Петербурга, доктор Ланге, говорит, что затронута верхушка правого лёгкого. Ахматовой запрещают видеться с сыном.

Буду тихо на погосте

Под доской дубовой спать,[MVV1]

Будешь, милый, к маме в гости

В воскресенье прибегать —

Через речку и по горке,

Так что взрослым не догнать,

Издалёка, мальчик зоркий,

Будешь крест мой узнавать.

Знаю, милый, можешь мало

Обо мне припоминать:

Не бранила, не ласкала,

Не водила причащать.

Николай Недоброво

Отношения с Недоброво были несколько странными. Были ли они близки физически? Ахматова с некоторым презрением относилась к физической близости между мужчиной и женщиной, но не избегала этой близости, в конце концов. С одной стороны она пишет:

Есть в близости людей заветная черта,

Её не перейти влюбленности и страсти,—

Пусть в жуткой тишине сливаются уста,

И сердце рвётся от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года

Высокого и огненного счастья,

Когда душа свободна и чужда

Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а её

Достигшие — поражены тоскою...

Теперь ты понял, отчего моё

Не бьётся сердце под твоей рукою.

Что предполагает отказ от близости. По крайней мере — на каком-то этапе. С другой стороны не даром же обвиняет Любовь Александровна, жена Недоброво Ахматову в том, что та заразила её мужа туберкулёзом. Это предполагает достаточно тесный контакт...

Борис Анреп

И без того непростые отношения осложнились ещё больше, когда в Вербную субботу перед Пасхой 1915 года Недоброво в своём царскосельском доме на Бульварной, 54 знакомит Ахматову с близким приятелем — поэтом и художником-мозаичистом Борисом фон Анрепом. Поэтом Анреп был слабым, но зато был высок, красив и не очень умён. От таких мужчин женщины теряют голову. Не избежала этого и Ахматова. На этот раз она влюбилась всерьёз. Правда, вскоре Анреп, как и Гумилёв, отбывает на фронт...

Осенью здоровье Ахматовой ухудшается, и ей предлагают подлечиться в Финляндии. Так в её жизни возникает Хювинкяя:

Как невеста, получаю

Каждый вечер по письму,

Поздно ночью отвечаю

Другу моему:

«Я гощу у смерти белой

По дороге в тьму.

Зла, мой ласковый, не делай

В мире никому».

И стоит звезда большая

Между двух стволов,

Так спокойно обещая

Исполненье снов.

«Мой друг» — не муж и не Анреп. Письмами Ахматова обменивалась с Николаем Недоброво. Гумилёв, правда, очень заботился о здоровье жены и дважды навещал её в санатории.

Финляндия в связи с туберкулёзом уже возникала в окружении Ахматовой. Туда отправили на излечение кузину Гумилёва — Маню Кузьмину-Караваеву, в которую Николай Степанович был немного влюблён и за которой на глазах у всей семьи ухаживал в Слепнёво уже после свадьбы с Ахматовой. На этот раз финские сосны не помогли, больную переправили на юг, и она умерла в далёком итальянском Сан-Ремо.

Ахматова в Слепнёво. Рядом — Манечка Кузьмина-Караваева

Неизвестно, как лечили Ахматову, но санатории она возненавидела на всю жизнь. По её словам, в Хювинкяя она почти перестала есть и спать и, в конце концов, сбежала в Петербург. С тех пор, если ей предлагали подлечиться, она неизменно отвечала, что в санаториях ей всегда становится хуже. Всё же ехала и потом ругалась, снова отказывалась. Будто предчувствовала, что в санатории, в Домодедово, и умрёт 5 марта 1966 года. Но на этот раз крепкий организм взял своё. От туберкулёза Ахматова вылечилась. В самый разгар послереволюционного голода Ланге с удивлением отмечал, что все очаги в лёгких у неё зарубцевались. Зато умер в 1919 году в Ялте заразившийся от Ахматовой Недоброво. У него болезнь перешла в тяжёлую почечную форму, от которой не помогла излечиться даже благословенная атмосфера Тавриды. А потом скончалась от туберкулёза в итальянском Сан-Ремо и его справедливо предъявлявшая Ахматовой претензии супруга.

Хювинкяя. Villa Alba. Старое здание санатория

Хелена Шерфбек, автопортрет

От санатория ахматовских времён в Хювинкяя сохранились два здания. Во-первых, старый корпус, так называемая Villa Alba, ещё в 1896 возведённый по проекту Карла Хорда аф Сегерстада (1873–1931) в содружестве с Магнусом Шерфбеком (1860–1933), родным братом прославившей Хювинкяя художницы-феминистки Хелены Шерфбек (1862–1946), одной из ярчайших представительниц финского серебряного века. Это деревянное здание, построенное по образцу загородной виллы или богатой дачи. Вероятно, впрочем, что Ахматова лечилась в другом корпусе, незадолго до её приезда возведённом по проекту одного из лидеров финского национального романтизма — Ларса Сонка (1870–1956). Это немного похожее на крепость монументальное, сложенное из кирпича здание, несколько искажённое поздними пристройками. На фасаде — установленная в память о пребывании Ахматовой мемориальная доска.

Хювинкяя. Построенный по проекту Ларса Сонка корпус санатория, в котором лечилась Анна Ахматова

Мемориальная доска, посвящённая пребыванию в санатории Анны Ахматовой

После появления антибиотиков туберкулёз потерял свою актуальность в качестве болезни номер один, и санаторий был перепрофилирован, так что не витают уже зловещие бациллы среди сосен городского парка. Теперь главная достопримечательность Хювинкяя — это построенная по-соседству необычная пирамидальной формы церковь из стекла и бетона.

Лютеранская церковь в Хювинкяя. Архитектор Аарно Руусовуори, 1960–1961

После большевистского переворота Финляндия добивается долгожданного отделения от России. Единственным кусочком Финляндии, который остаётся доступным для ленинградских дачников, становится узкая полоса побережья Финского залива от Лахты до Сестрорецка. Всё меняют Зимняя война и Война-продолжение, как предпочитают именовать финны «свою» часть Второй Мировой. Толпы отдыхающих устремляются на Карельский перешеек. Он становится для советского человека почти заграницей. Во всяком случае — заграницей бывшей и недавней. Не исключением были и советские писатели, для которых в бывшем финском посёлке Келломяки, нынешнем Комарово возводится дачный городок. Неожиданно одну из дач выделяют Ахматовой. Так Финляндия вновь возникает в её жизни. Свою дачку Ахматова называла будкой и очень любила. Правда, жить в хлипкой будке можно было только летом. Но для отдыха в другие сезоны подходил располагавшийся неподалёку писательский Дом Творчества...

Ахматовская будка в Комарово

Тему Советско-финской войны старались у нас не слишком-то педалировать… Ещё бы! Согласно плану генерала Мерецкова всю Финляндию Красная армия должна была захватить в течение двух недель. А тут за три месяца едва-едва продвинулись до Выборга. В 1940-м Ахматова ещё очень осторожна. Тема финской войны проявляется у неё крайне завуалировано, так что всегда можно было сказать, что речь здесь идёт не о нашем наступлении на Карельском перешейке, а о немецком — там, в Европе:

Уж я ль не знала бессонницы

Все пропасти и тропы,

Но эта как топот конницы

Под вой одичалой трубы.

Вхожу в дома опустелые,

В недавний чей-то уют.

Все тихо. Лишь тени белые

В чужих зеркалах плывут.

И что там в тумане? — Дания,

Нормандия [MVV2] или тут

Сама я бывала ранее,

И это переиздание

Навек забытых минут.

Ахматова в Комарово. Октябрь 1964

Конечно, это — сон. Но, наверное, является в этом сне не загадочная и почти небывалая «Нормандия», а вполне реальная, осязаемая, знакомая «Финляндия». И осязаемость эта уже прямой болью проявляется в написанном в Комарово стихотворении 1956 года:

Пусть кто-то ещё отдыхает на юге

И нежится в райском саду.

Здесь северно очень — и осень в подруги

Я выбрала в этом году.

Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,

Где, может быть, я умерла,

И, кажется, будто глядится Суоми

В пустые свои зеркала.[MVV3]

Иду между чёрных приземистых ёлок,

Там вереск на ветер похож,

И светится месяца тусклый осколок,

Как финский зазубренный нож.

Сюда принесла я блаженную память

Последней невстречи с тобой —

Холодное, чистое, лёгкое пламя

Победы моей над судьбой.

Борис Анреп. Мозаика «Сострадание»

Это стихотворение — прямое продолжение того, межвоенного, как некий наполовину овеществившийся сон… И вот ещё напоследок, когда всё уже утряслось, устаканилось. Когда перешеек вновь стал привычно-своим:

Земля хотя и не родная,

Но памятная навсегда,

И в море нежно-ледяная

И несолёная вода.

На дне песок белее мела,

А воздух пьяный, как вино,

И сосен розовое тело

В закатный час обнажено.

А сам закат в волнах эфира

Такой, что мне не разобрать,

Конец ли дня, конец ли мира,

Иль тайна тайн во мне опять.

Эти строфы из тех, от которых при всей видимой их простоте вздрагиваешь, которые пробирают до самых косточек. Или вот такое ещё, почти политическое по звучанию:

Запад клеветал и сам же верил,

И роскошно предавал Восток,

Юг мне воздух очень скупо мерил,

Усмехаясь из-за бойких строк.

Но стоял как на коленях клевер,

Влажный ветер пел в жемчужный рог,

Так мой старый друг, мой верный Север

Утешал меня, как только мог.

В душной изнывала я истоме,

Задыхалась в смраде и крови,

Не могла я больше в этом доме...

Вот когда железная Суоми

Молвила: «Ты всё узнаешь, кроме

Радости. А ничего, живи!»

Вот и упокоилась Ахматова в Келломяки-Комарово, в песчаной земле Русской Финляндии. И земля Южной Карелии как бы сошлась с землёй Карелии Тверской. С обеими Анну Андреевну связывало слишком много хорошего и грустного. Слишком много уже, чтобы можно было расстаться так просто…

†

Ко входу в Светлицу

К рассказам странника

К Анне Ахматовой