Дмитрий Михайлович Балашов о своем творчестве.*
Писать я начал к сорока годам своей жизни. До этого было все: ленинградское детство, жизнь в блокадном городе, краткосрочная эвакуация, снова родной город, театроведческое в нем образование, культпросветпреподавание в вологодском и новгородском краях. Потом - аспирантура в Пушкинском доме, занятия фольклористикой. Вот тогда я и набрался решимости снова сменить профессию. Не по расчету, а по внутренней потребности.
Пишется и писаться будет все, как бы для себя, но потому, что об этом влечет сегодня говорить со своими современниками. А для этого писателю надо иметь многое. То, что хоть и пишется со строчной буквы, но воспринимать любой из нас должен с прописной буквы - Характер, Трудолюбие, Совесть, Талант, Патриотизм. К счастью, хотя, впрочем, для иных возможно, и к сожалению, такие человеческие качества не появляются по заказу, не гарантируются дипломом и должностью. Они воспитываются всем образом его жизни, в первую очередь - в труде.
Перед написанием романа непременно провожу научные исследования. Как фольклорист я бывал на русском Севере и мог сравнивать язык поморов (живой разговорный язык людей старшего поколения) с языком берестяных грамот, знаю этнографию. По ряду косвенных свидетельств, житийной литературе, по этнографическим данным, сопоставимым с данными раскопок и старинных текстов церковных обличении можно установить наличие тех или иных языческих обрядов. Как специалист я знаю, хотя бы приблизительно, какие жанры мелоса существовали и в какую эпоху: поэтому я не буду заставлять, скажем, наших предков XI века петь частушки. Не будут они и вырезать на воротах петухов, которых, кстати, вообще не было в русском орнаменте. ...Ну вот, когда так собираешь, то и собирается. Очень многое при этом надо действительно попробовать, узнать самому. Мне помогло то, что я жил в деревне, держал хозяйство со скотиной и лошадью. Конкретное воображение писателя прочно связано с его конкретным жизненным опытом. Ну, скажем, косой-горбушей я не косил, хотя вообще-то косил, и много - на свою скотину. Сохой не пахал и, помню, едва не совершил ошибки, описывая пахоту, ибо то что было изображено мною в черновом варианте, относилось к плугу, перевертывающему пласт земли, а не к сохе. К счастью, удалось вовремя исправить текст. Всего один раз мне пришлось мыться в русской печи, но и это многое прояснило в моем писательском воображении, и уже совсем не показалось такое мытье диким или примитивным.
Разумеется, восстановление языка - задача особенная. Впрочем, секретов тут у меня нет. Ну, например, сопоставление языка поморов и языка, на котором были написаны берестяные грамоты, позволяют филологу с достаточной степенью достоверности возродить язык новгородцев ХШ-ХУ веков. Гораздо труднее с говорами центральной России, особенно с полным воспроизведением деревенской речи, и поэтому читатель упрекает меня порой в излишне условном языке. Язык, которым я пишу, конечно, условен. Я употребляю какие-то устаревшие, редко встречающиеся ныне слова, обороты, вводя их в авторскую речь. Должен сказать при этом, что само построение фразы порою больше дает ощущение древности, чем отдельные речения. Можно построить древнюю речь из современных слов. Можно путем каких-то сопоставлений ввести в древность современное слово - гениальный пример чему показал А.С. Пушкин в "Борисе Годунове". Вот это, например: "Спасайте град и граждан". Старинное слово "град" (вместо современного "город") ставится впереди современного слова "граждан". Этот прием делает и второе слово старинным. А оставь в этой фразе одно лишь "граждане" - и ощущение от нее осталось бы как от современной и даже вульгарно-современной для пушкинской поры речения. Подобные удачи чрезвычайно редки. Мне, в частности, фразеологическое своеобразие помогает восстановить речь крестьян-стариков старшего поколения. Могу прибавить, что я тут исхожу из следующего рассуждения: деление на простонародную и литературную речь-это результат образования XVIII, а главным образом XIX века, с его разработанными грамматическими нормами литературного языка. Древняя же речь, устная и письменная, такого деления не знала. Все говорили одинаково - бояре и крестьяне, князья и купцы. Однако в языке культурной части общества были зачастую церковнославянизмы и грецизмы.
Помимо летописей, сборников актов, грамот, духовных великих князей и прочего, имеется достаточно значительный археологический материал, ряд историко-архитектурных исследований. Есть блестящие исследования и столетней давности, и великолепные работы современных ученых - так, мне очень помогают в работе труды С. Веселовского, посвященные землевладению, боярским родам, служилым землевладельцам, и исследования В. Янина, например "Новгородские посадники". Сейчас есть достаточно много исследований по иконописи, прикладным ремеслам отдельных городов и княжеств - Москвы, Твери, Суздаля, Новгорода. Такие труды позволяют иногда восстановить художественную и идеологическую жизнь страны XIV столетия буквально по десятилетиям. Благодаря выходу в свет произведений Д. Лихачева, изданиям Пушкинского Дома в настоящее время не только узкие специалисты, но и самая широкая публика имеет возможность познакомиться с образцами нашей древней культуры. Теперь об источниках историографических. Так, по исторической литературе, эстетике Византии, на мой взгляд, имеются достаточно многочисленные работы, чтобы воспользоваться наиболее основательными из них, какими, на мой взгляд, являются работы К. Успенского. Что касается материалов, относящихся к истории Золотой Орды, тут после работ, написанных в прошлом веке, после собрания В. Тизенгаузена, надо прежде всего назвать блестящие, открывшие новую страницу исторические исследования Л. Гумилева. История Орды нам, к сожалению, не только не известна, но с ней связаны и крайние искажения. Мы забываем о том, что степные культуры - это культуры, принесшие оседлому миру целый ряд открытий (например, колесо). Великий степной шелковый путь соединил торговыми нитями многие страны. Вся история древней Киевской, как и древнейшей Руси, как и последнего Московского государства, была в известной степени связана с культурой и историей степных народов. Я имею в виду скифов, народы арийской расы, вообще родственные нам; с тюрками мы и соседили, и воевали, и дружили, в конце концов создав нашу великую державу. Писатель, работающий в историческом жанре, обязан, во-первых, изучить весь возможный материал, включая как прошлые, так и новейшие исследования, относящиеся к тому отрезку исторического времени, о котором он берется писать. Скажем, чтобы заставить князя Данилу в конце XIII века слушать чтение "Повести о Петре и Февронии", я сам прочел не только повесть (она известна любому студенту-филологу), но и исследования, позволяющие мне хотя бы гипотетически отнести ее возникновение к означенному времени (ведь сохраняются лишь тексты, созданные не ранее примерно середины XV века). Поскольку темой моей кандидатской диссертации и последующих работ была древнерусская баллада (и частично эпос), я позволил себе показать исполнение тех или иных баллад (калики перехожие, татарский полон), отнеся их опять же к тому времени, когда данные сюжеты должны или могли бытовать. Таким образом, современный писатель-историк должен, на мой взгляд, знать все материалы археологических, фольклорных и этнографических экспедиций, знать также, что читали люди прошлой поры, каков был объем научных знаний. А не ведая этого, не познакомившись с богословием, житийной христианской литературой, с трудами тогдашних философов, нельзя показать внутренний мир культурного человека прошедших веков - такова моя точка зрения.
Читателем я не обижен. Думаю, дело тут не во мне. Я не такого уж высокого мнения о своих талантах. Возрос интерес самого широкого читателя к исторической литературе вообще и к произведениям, рассказывающим об отечественной истории. Ибо исторические романы для большого числа читающих их в значительной степени заменяют учебники по истории. И мы все, пишущие исторические романы, сейчас выполняем задачу Карамзина, скажем так.
В творчестве нет видимой логики. Свою задачу писателя я вижу в возвращении народу русскому забытых страниц его истории. Я не устаю повторять: народ жив, пока жива его историческая память. Кончается память - кончается нация, начинается нечто другое. Так, половцы, покоренные монгольскими племенами, став называться после этого татарами, удивительно скоро забыли даже свои национальные предания, стали, по существу, другим народом. Подобных примеров бессчетное количество, а закон общий - когда этнос умирает, его люди, как кирпичики, идут на создание нового народа, весь ход исторического развития человечества подтверждает это. Век XIV - это век создания новой Руси - Руси Московской. Век ее пассионарного подъема, подъема национальной активности, завершившийся выходом на Куликово поле.
Меня всегда привлекало в моих героях их внутренняя свобода, целостность характера. Я считал своим долгом показать, что значительность человека вырастает из его ответственности за все, в частности, за то, как он решает проблемы войны и мира. Когда он не одержим мелкими заботами, а соизмеряет себя с Родиной.
Раз мои герои способны вызвать сопереживание у современного читателя, значит, нет смысла говорить о каком-то непреодолимом, принципиальном отличии психологии человека нашего времени от душевного мира древнего, по нашим меркам, человека. Но отличие это существует, и для меня оно настолько притягательно, что именно стремление понять его, это отличие, и сделало из фольклориста и историка Балашова писателя Балашова, если меня таковым считают. Мои герои - люди действия, а не созерцания, это главная и характернейшая черта людей той поры, да и сейчас она присуща лучшим представителям русской нации - труженикам, каким бы делом они не занимались, помня об общем благе и величии своего народа. Второе отличие, быть может, главное, но неразрывно связанное с первым: у моих героев было всегда обостренное осознание себя частицей своего народа - в любых, самых безнадежных ситуациях, своей кровной связи друг с другом, с пашней, рекой, с родным поселением. Отсюда постоянная готовность жертвовать и личным благополучием, и самим собой, и близкими даже своими во имя высшей общей цели, отсюда мужество ответственности и заботы о далеком будущем нации. Трагична участь Ивана Калиты, тяжело и порой нестерпимо унизительно бремя его власти, безжалостен суд его над самим собой. Но без его деяния не утвердилась бы Московская Русь - оправдание страшной жизни его, и не явился бы миру годы спустя Сергий Радонежский, и другим был бы ход истории русского народа. Выходит, то, что роднит моих героев (князей, иноков, смердов) между собой, - высшая степень способности к соборному деянию, к сверхусилию мучительно вызревавшего веками национального самосознания, - одновременно и отличает их от современных людей, у которых эти черты в силу ряда причин оказались ослабленными, стертыми, но не исчезли. Доказательством служит наша победа в тяжелейшей последней войне. Но меня как русского историка поражает: какой ценой - 20 миллионов погибших с нашей стороны и значительно меньшее количество со стороны агрессора - фашистской Германии. А ведь на протяжении всей истории во всех столкновениях с монголами русское войско, как правило, было втрое, вчетверо меньше.
И статистика крымских войн восемнадцатого века говорит: тридцативосьмитысячная армия графа Румянцева взяла верх над стопятидесятитысячным турецким войском в битве при Кагуле, и так далее.
Веками, можно сказать, охают и ахают над "загадкой" русской души и русского характера. Разгадку же следует искать в самом укладе жизни народа, сложившемся в период, завершающий формирование русской нации, - именно в тот период, который меня интересует и о котором я пишу в своих книгах. На Руси сам климат и природные условия издревле диктовали четкий, неумолимый годовой ритм сельскохозяйственных и прочих работ, обеспечивающих выживание. Не успел вовремя посеять или убрать хлеб, накосить сена, заготовить припас и так далее - смерть. И каждый вид работы - в строго установленные сроки: не до сна и не до гулянок когда начался покос или уборка урожая. Вот эта многовековая осознанная привычка к труду, весьма неравномерно распределенному в течение года (и по виду работ, и по их интенсивности), и определила основные черты русского национального характера. В первую очередь способность к концентрации духовных и физических сил, умение "собираться в кулак", стойко выносить всевозможные напасти - мор, голод, стихийные бедствия, иноземные нашествия. На самых крутых поворотах истории проявлялась эта живущая в нас привычка к сверхусилию и не давала погибнуть нации. (Ну и распускаемся-то мы тоже с размахом, что и говорить - под стать.)
Человеческие пороки стары. Но сопоставление властолюбия, корыстолюбия и прочих грехов наших предков с карьеризмом, взяточничеством, беспринципностью, потребительством, утратой чувства родины у некоторой части нашего общества заставляет меня думать, что те люди, о которых я пишу в своих романах, в массе своей гораздо лучше - выше, богаче и тверже в нравственном отношении, чем мне удалось пока изобразить.
За последние десятилетия произошло самое страшное - началось исчезновение исторической памяти народа. Вглядитесь в лица и души людей, живущих, к примеру, в древних русских городах. В удручающем множестве это люди, не имеющие, а порой и не желающие иметь никакого прочувствованного личного отношения к местам, где они родились и живут, к своей родной культуре и истории. Какая уж тут нравственность... Больнее всего за молодых. Для тех из них, кто уцелеет от влияния алкоголизма, наркотиков, табака, психических ядов вроде "тяжелого металла" я ведь и пишу свои книги.
Лично для меня очевидны причины сегодняшних проблем, с которыми сталкиваешься при воспитании молодого поколения. Изучая математику и гуманитарные науки, определенная его часть с самого рождения оказывается оторванной от трудовых традиций. Подобные молодые люди и получение диплома рассматривают лишь как составную часть своей потребительской программы. С другой стороны человека ничто не заставит быть человеком, если он сам этого не хочет. Поэтому становление личности - это постоянная борьба с самим собой, презрение к всевозможным компромиссам. Если считаешь, что ты прав, а тот, другой, нет - отстаивай свое мнение.
Пока мы живы, действует категория свободы, нашего соборного деяния, а вот когда умрем - историки будут искать закономерности в том, что произошло с нами, с народом, страной, миром.
Столетия имеют свое лицо, причем подлинное начало столетия запаздывает по хронологии обычно на 15-20 лет. Но гораздо интереснее и важнее другое - что само развитие народов (этносов) происходит строго закономерно. Вспышка энергии этноса и ее постепенная растрата с рядом падений и взлетов повторяются приблизительно одинаково в истории каждого народа. Законы эти открыты, изучены и сформулированы нашим замечательным историком профессором Л. Гумилевым в его основном труде - "Этногенез и биосфера Земли". Ежели бы лучше знали труды Л. Гумилева, то не топтались бы на месте, повторяя зады европейской мысли трехсотлетней давности, не мучились бы вопросом, кто из народов лучше. Народы не бывают хорошими или плохими, но имеют историю, на протяжении которой их национальный характер изменяется в строгой последовательности.
* - Опубликовано в книге "Похвала Сергию" М., 1997 с. 289–297.
|
|
|
|
|
|
|
|
