ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Очерк из жизни современного Валаама.
Есть на севере Ладожского озера остров
Валаам. Давно хотелось мне побывать там. И не с экскурсией, конечно. — Бог с
ними, с этими экскурсиями, давно зарёкся я с ними ездить. — А так, самому по
себе, пожить спокойно хоть недельку. Поэтому, когда минувшим сентябрём такой
случай мне представился, пренебречь им я не мог.
Мягкая осенняя природа недальнего
севера, красоты ладожского побережья и чуть тронутых увяданием заповедных лесов
— всё это было. Но главное, пожалуй, впечатление, которое оставляет сегодняшний
Валаам у вырвавшегося из экскурсионной текучки посетителя, - это картина
грандиозного Противостояния, невидимой для постороннего глаза борьбы двух
миров, каждый из которых по-своему прав, и каждый из которых закостенел в этой
своей относительной правоте и не может или не хочет сделать шаг навстречу
другому. Один из этих миров - это мир возрождающегося монастыря со всеми, как
лучшими, так и худшими атрибутами монастырской жизни и монастырского быта.
Другой — местные жители, и, прежде всего, как это не покажется странным,
местная, своеобычная, съехавшаяся на этот остров из самых разных уголков
покойного СССР, интеллигенция. О противостоянии этом и пойдёт здесь речь.
Конечно же, Валаам — это, прежде всего,
монастырь. Древний монастырь, знавший взлёты и падения, бывший некогда центром
христианизации всего российского северо-запада, потом разрушенный шведами и
пренебрегавшийся переселившимися в недальний Санкт-Петербург царями, и только в
XIX веке переживший новый расцвет, расстроившийся и обласканный самодержцами. И
потом — новое — страшнейшее разорение — от своих.
Теперь возвратившиеся на остров монахи
хотят быть полными хозяевами на нём. И в этом они правы. Когда стоишь перед
молчаливыми стенами затерянного в лесах Белого (он же Всехсвятский) скита,
когда проходишь по пустынным аллеям Игуменского кладбища, понимаешь отчётливо,
как наносно здесь всё мирское, как преходяще. И ждёшь непреходящего, вечного от
этого чудного монастыря, от Церкви. И как же обидно бывает, когда вскрывается
на поверку истинность старой русской пословицы, уверявшей, что «Жить в скитах —
в тех же суетах», как досадно.
Ещё когда не успел я побывать на
Валааме, уже довелось мне услышать немало анекдотов и не самых приятных историй
о жизни его братии. Послушать их, выходило, что монахи здесь какие-то не те: и
постятся-то они на гуманитарной помощи, на бананах да апельсинах, и торгуют
матрёшками чуть ли не в самом храме, и спесивы, и нелюбезны, и самой что ни на
есть сатанинской гордыней обуянны. Врать не буду, монаха, торгующего
матрёшками, увидеть мне не довелось. Может быть, не сезон. Однако какой-то «не
тот» дух, и в особенности — в главной монастырской усадьбе — и в самом деле
витает. В чём тут дело - не знаю. То ли виноваты здесь мрачные кирпичные
корпуса бывшей монастырской гостиницы и центрального каре с их удушливыми
тёмными коридорами и непроходящим запахом сырости, то ли непреодолимая стена,
пролегшая между насельниками монастыря и жителями подмонастырского посёлка.
Перед революцией Валаамский монастырь
входил в состав Выборгской губернии. Губернию эту отвоевал у Швеции ещё Пётр I
в ходе Северной войны. Позднее, в начале XIX века, после вхождения великого
княжества Финляндского в состав Российской империи, Александр I волевым
решением включил Выборгскую губернию в состав Финляндии, предвосхитив тем самым
аналогичный поступок Хрущёва в отношении Украины и Крыма. Соответственно, после
1917 года монастырь оказался на территории независимой Финляндии и мог
относительно безбедно существовать вплоть до года 1939. Когда после
Советско-финской войны финское правительство проводило эвакуацию населения с
передаваемых по мирному договору Советскому Союзу территорий, был эвакуирован и
Валаамский монастырь. Братия переселилась в местечко Хейнявеси во внутренней
Финляндии, где и был организован т.н. Новый Валаам, благополучно существующий в
составе Финляндской Православной Церкви вплоть до настоящего времени. Новые
жители появились очень скоро и на старом Валааме. Сначала это были военные, а
потом и гражданские лица. Во время Отечественной войны на Валааме была школа
юнг, позднее открылся туберкулёзный санаторий. Со временем появились и вольные
переселенцы. Многие из сегодняшних жителей Валаама обретаются на нём с тех
далёких уже времён, многие родились здесь, и остров этот стал для них родиной,
в том числе и в самом высоком значении этого слова. Ещё одна волна миграции
случилась во времена относительно недалёкие. Валаам привлекал многих своей
красотой, какой-то удивительной аурой, которой обладает, вне всякого сомнения,
этот небольшой остров. И люди ехали, перевозили свои библиотеки, как-то
устраивались и прирастали к этим местам.
Теперь все они под угрозой
насильственного выселения с острова.
Отношение монастыря к посёлку есть и
может быть двояко. С одной стороны, со времён Св. Сергия Радонежского
существовала на Руси традиция лесных, пустынных (от слова «пустынь»)
монастырей. Иноки уходили всё дальше от мира, укрывались от него в дальних
лесах и на безлюдных островах. Но монах уходит в монастырь не для того, чтобы
проклясть отринутый мир, но для того, чтобы молиться за него, для того, чтобы
принять на себя во славу Божью Подвиг и помочь тем самым духовно своим
оставшимся в миру братьям и сестрам. Кроме того, совсем обособиться от мира
монастырь и не может: монахи должны кормиться, торговать, принимать из мира
пожертвования и богомольцев, вести строительство и т.д. и т. п. И вот даже
возле самых отдалённых монастырей стали возникать подмонастырские слободы. Появилась
такая слобода и на Валааме. Сможет ли обойтись без неё в дальнейшем монастырь?
— Вряд ли. Тем не менее, теперешним валаамским жителям было предложено
переселиться в Сортавалу. Хотят ли они переезжать? Кое-кто, быть может, и
соблазнился призрачной перспективой получения комфортабельного жилья в каком-никаком,
а всё-таки городе. Но большинство вовсе не намерено менять насиженные места на
кота в мешке. Да и согласится разве интеллигент, со всевозможными трудностями и
потерей прописки перебравшийся на Валаам из Петербурга, Москвы, Таллина,
сменять место обетованное на ничем не примечательный уездный городок? Но именно
такие, привыкшие самостоятельно думать и самостоятельно принимать решения люди
и приходятся, очевидно, не ко двору монастырскому начальству. — Бываете на
службах? Ходите ли к исповеди? А к причастию? А что вы тогда вообще здесь
делаете?
На церковных службах, кстати говоря,
народу, по моим наблюдениям, действительно бывает в монастыре очень мало.
Несколько монахов, служащие, два-три паломника. И ни одного местного жителя.
Правда, я бывал только на будничных, ежедневных службах. Быть может, в
праздники дело обстоит иначе. Однако многие, вполне порядочные люди из
валаамских жителей сами говорили мне, что ни разу не посещали служб. И это
очень жаль. Конечно, долгие монастырские службы, тянущиеся иной раз по 5-6
часов без перерыва, утомительны для непривычного человека. Но как много теряет
этот самый непривычный человек, отказываясь добровольно от погружения в
бездонную глубину смыслов, облачённых в прозрачные одежды ясных,
переливающихся, достигающих самого престола небесного Творца, звуков!
Монастырские службы почти всегда звучнее, глубже приходских. Тем более, если
монастырь — не городской. А хор в Валаамском монастыре — поистине великолепен.
Протяжные, древние, средневековые песнопения разрывают душу, и забываешь о тех
часах, что простоял уже на своих измученных ногах в уголке тёмного, освящённого
только парой-другой свечей и помигивающими лампадками храма.
Современная монастырская жизнь... Неискушённый
человек в своём общении с Церковью хочет видеть, прежде всего, Церковь —
Святыню, Церковь — источник духовного преображения, а сталкивается то и дело с
Церковью — финансово-экономическим предприятием, Церковью — организацией для
извлечения доходов. Понятно, что Церковь земная должна как-то обеспечивать своё
существование на этой грешной земле. Но это не должно преобладать в ней, не
должно заслонять главного предназначения Церкви, загораживать от глаз
случайного человека ту, иную, небесную Церковь. Потому что иначе смутятся,
засомневаются, отойдут в сторону многие некрепкие души. И смущаются, и уходят,
и бросаются на самостоятельные поиски истины в дебрях Бог весть каких учений
или же на плоской, как биллиардный стол, поверхности собственного, вожделеющего
себе рацио... А те, кто обращаются всё-таки к Церкви, натыкаются на
толсторожего детину в рясе, торгующего матрёшками у дверей храма Ах, жив, ах,
крепок ещё знакомый нам с детства по Пушкину Поп — Толоконный Лоб! Нет ему
износа! И где же скрываются те святой жизни старцы, к которым прибегали всегда
на Руси за помощью и духовным утешением? Ведь есть же они где-нибудь! Говорят,
живут и на Валааме, во Всехсвятском скиту, иноки строгой жизни. Но каждого, кто
приближается к этому скиту, встречает укреплённое на воротах грозное
объявление, гласящее, что всем посторонним без благословения наместника вход в
скит строго запрещён. Наверное, это правильно: зачем смущать без толку скитских
отшельников, вмешиваться с нашими мелкими, старыми, как мир, проблемами в их
святую жизнь? И не приставать же, в самом деле, к отцу наместнику со своими
суетными, неосмысленными просьбами? Но остаётся опять же в душе осадок,
остаётся чувство неудовлетворённости, такое же, наверно, как если ты
присутствуешь на праздничной литургии и не можешь причаститься...
В насельниках всякого монастыря нам
хочется видеть действительно иноков, людей иных, не таких, как в
миру, не обуянных суетным стремлением утвердиться как-то на этой земле или не
менее суетной в своей гордыне уверенностью, что вот они-то нашли уже свой
истинный путь и своё настоящее место в жизни, что вот они-то сумели подойти
ближе всех прочих к Богу... Казалось бы, что монастырские старцы должны видеть
в окрестных жителях своих детей духовных, стремиться к их духовному просвещению
и облагораживанию, а не к изгнанию с глаз долой, на материк и, быть может,
прямиком в лапы к нечистому. Казалось бы, самый резон заняться, к примеру,
обучением азам православия местных детишек. Но, по отзывам преподавателей
валаамской школы, ни один монах не переступил её порога, не смотря на то, что
их приглашали неоднократно. Да что там говорить, сам я имел случай спросить
как-то в монастыре, как мне пройти в школу. Так примонастырская старушка так на
меня посмотрела, таким тоном ответила, как будто я спрашивал, по крайней мере,
о местоположении Лысой горы.
Нездоровые отношения сложились у
монастыря и с музейными работниками. Собственно, самого музея уже на Валааме
нет: последний из его директоров приложил все усилия к тому, чтобы
ликвидировать его и передать все его функции монастырю. Так, наверное, и должно
быть. Экскурсии по монастырю должны проводить сами монахи или послушники. Но
монахи нынче в монастыре — такой привилегированный класс, они так заняты
спасением собственной души... Пригласили как-то раз вести экскурсии
семинаристов. Послушали и ужаснулись, так серо, уныло и неграмотно это у них
получилось. Пришлось отказаться от привлечения монастыря к этому делу. С другой
стороны, когда слушаешь, что говорят туристам сегодняшние, штатные, профессиональные
экскурсоводы, оставшиеся монастырю «в наследство» от музея, тоже не можешь не
поразиться их манере и стилю. Монастырь возникает в их повествовании как нечто
чуждое и непонятное, монахи — «они», другие, чужие, непонятные люди. Так что
задуманного соединения монастыря и музея не получилось. То, что осталось от
музея, живёт своей собственной жизнью. При этом прекратилась, иссякла всякая
научная, музейная, исследовательская работа. А доход от многочисленных, и,
прежде всего, иностранных туристов потёк в монастырский карман.
В качестве примера отношения монастыря к
находящимся вне сферы его влияния явлениям культуры, очень характерно отношение
к творчеству и личности Рериха. Имя его находится в монастыре под формальным
запретом, экскурсоводам попросту запрещено упоминать его, а о случаях нарушения
этого запрета специальные соглядатаи докладывают отцу наместнику. Можно по
разному относиться к религиозно-философским взглядам Рериха, можно даже считать
его страшным еретиком, что не мешает, однако же, признавать в нём великого
художника. Страусиная же политика монастырских властей, пытающихся просто
вычеркнуть из истории Валаама имя крупного деятеля культуры, биография которого
тесным образом связна с этим островом, в конце двадцатого века просто смешна.
Начала несколько лет тому назад
действовать на Валааме биологическая экспедиция, организованная обществом
Естествоиспытателей при СПб ГУ. Необходимость, важность изучения уникальной
валаамской природы, я думаю, не нуждается в объяснении. И опять таки не
приглянулись молодые научные сотрудники и студенты монастырю. И начался
медленный процесс выживания экспедиции с острова. И поскольку прямого повода
выставить её как бы и не было, монастырское начальство стало действовать
постепенно, изживая биологов во всё более и более неприспособленные (и для
работы, и просто для жизни!) помещения. Сейчас экспедиция ютится в бараке, да
таком неприглядном, что на него даже смотреть боязно, и все исследования, как
это у нас водится, движутся на одном голом энтузиазме.
Год назад на Соловках мне пришлось
познакомиться с одним валаамским послушником. Маленький, худенький, и в чём
душа держится. «Монашек»,— звал я его про себя. Он закончил с отличием
семинарию и вместо того, чтобы поступить в Духовную академию и сделать
блестящую карьеру, которую ему пророчили многие, уехал на Валаам и поступил
послушником в монастырь. Однако, как я уже сказал, нам с ним встретиться
довелось на Соловках. «Расскажи мне что-нибудь про этот монастырь!»— всё просил
он, и смешно бегал от поддразнивавших его женщин-паломниц. Так мы
познакомились. Услышал я и от него немало историй про Валаам. «Что думаешь
делать дальше? Собираешься ли постригаться?»— приставал я к нему. Он смотрел на
меня своими прозрачными глазами (монахов по призванию всегда можно отличить по особому,
светлому и немного застенчивому взгляду) и улыбался: «Да нет, не хочу пока. Не
готов. Мне уже предлагали, и сразу во иеродиакона обещали после пострижения
рукоположить. Да не нравится мне там, на Валааме. Здесь, на Соловках, другое
дело совсем. Хочу вот сначала сюда перевестись». Значит что-то не так в
Валаамском монастыре, что-то не ладно, если уходят из него такие люди. Значит,
остаются там люди другой породы. Видал я на Валааме совсем другого рода
послушников, холёных молодых людей, хозяйски расхаживающих по церкви с таким
видом, словно они уже достигли царствия небесного.
Не открыт монастырь миру. Нет в нём,
по-моему, и хороших исповедников. Во всяком случае, тот священник, который
принимал исповедь у меня, делал это совершенно беспомощно. «Крестишься не так,
складываешь руки не так»,— вот и всё, чего можно было добиться от него.
Много надежд связывала интеллигенция с
бывшим наместником монастыря игуменом Андроником. Известный богослов, внук
великого Павла Флоренского, он оказался, тем не менее, несостоятельным в
качестве хозяйственного руководителя. Возникла скандальная история с денежными
недосдачами... Новый наместник, о. Панкратий, привёл с собой новых людей,
принёс новые порядки. Финансовое положение монастыря вроде бы немного и
укрепилось, но ведь монастырь — это не просто финансовая фирма...
И как же при всём этом противно смотреть
многочисленные сусальные фильмы про Валаам, которые крутят время от времени по
телевидению! И куда исчезают в них все проблемы? На экране предстают
благодарные местные жители, дружно мечтающие переселиться в Сортавалу,
улыбающиеся лица патриарха Алексия, отца наместника и трудолюбивой братии.
Валаамский монастырь относится к числу ставропигиальных; это значит, что он
выведен из состава местной епархии и подчиняется непосредственно патриарху.
Т.е. патриарх Алексий кроме прочих своих обязанностей является также и
настоятелем нескольких крупнейших монастырей, таких как, скажем, Валаамский,
Соловецкий или Троице-Сергиева лавра. Ах, Алексий, Алексий, хитрая лиса! Наверное,
время сейчас такое, что во главе Церкви должен стоять не умудрённый годами и
светлый духом старец, но хитроумный политик, умело лавирующий в быстро
меняющейся обстановке, закрывающий глаза на то, на что выгодно их в этот момент
закрыть, обменивающийся пасхальными подарками и здоровающийся за руку с
недавними коммунистами, а значит — и наипервейшими гонителями Церкви, и чуть ли
не приглашающий их в алтарь... Его святейшество патриарх Алексий бывает на
Валааме чуть ли не каждый год. Его приезды торжественно обставляются, про них
снимаются фильмы они упоминаются в международных новостях... Был он на острове
и в этом году. И опять хотели местные жители встретиться с ним, поговорить,
обсудить создавшуюся ситуацию. И снова не пустили их к патриарху, и снова разговаривал
он перед объективами кинокамер с какими-то подставными или специально
подобранными лицами. Всё в лучших традициях...
Так какова же судьба Валаамского
монастыря, дано ли ему превратиться снова в центр духовной жизни Северо-Запада
России или же предстоит влачить существование декоративного псевдо-монастыря на
потребу иностранным туристам и развлекающейся новой российской буржуазии? Не в
последнюю очередь зависит это и от политики церковных властей, их отношения к
происходящему по обе стороны монастырских стен. Не удивительно, когда
развращённые семидесятилетним богоборчеством люди с подозрением и недоверием
относятся к Церкви, к монастырю. Удивительно, когда насельники этого самого
монастыря, которые должны, казалось бы, проявлять к своим, не обретшим ещё Бога
братьям, братскую терпимость и любовь, кичатся вместо этого своим иноческим
званием и смотрят на весь остальной мир свысока. Издавна самыми грешными,
самыми виноватыми перед Богом и людьми искренне почитали себя самые святые
старцы. В том числе — и вышедшие из Валаамского монастыря, такие, как,
например, Св. Александр Свирский. И негоже заноситься так современным монахам.
Ведь монашество для истинно верующего человека не есть само по себе некое
преимущество, облегчающее путь к обретению Царствия Небесного, а — наоборот —
труднейший из путей к нему, пусть истинного телесного и душевного Подвига,
Подвижничества, путь непрестанной, ежедневной, ежесекундной борьбы с самим
собой. И горе тому, кто встанет на этот путь в поисках лёгкой жизни, не важно в
материальном ли или в духовном плане!
Михаил
Владимиров
Литературное
содружество
«Складень»
1994
|
|
|
|
|
