Анна Ахматова

 

Подорожник

1921

 
                                                         Узнай, по крайней мере, звуки.
                                                         Бывало, милые тебе.
                                                                                 Пушкин
 
 
                    * * *
 
Сразу стало тихо в доме,
Облетел последний мак,
Замерла я в долгой дрёме
И встречаю ранний мрак.
 
Плотно заперты ворота,
Вечер чёрен, ветер тих.
Где веселье, где забота,
Где ты, ласковый жених?
 
Не нашёлся тайный перстень,
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.[MVV1] 
 
                    Июль 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
Ты — отступник: за остров зелёный[MVV2] 
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
 
Для чего ты, лихой ярославец,
Коль ещё не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?
 
Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.
 
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.
 
Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.
 
                    Лето 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зелёную волну,
Иль на палубе в ненастье,
В мех закутавшись пушистый,
Слушать, как стучит машина,
И не думать ни о чём,
Но, предчувствуя свиданье
С тем, кто стал моей звездою,
От солёных брызг и ветра
С каждым часом молодеть.
 
                    Июль 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
И в тайную дружбу с высоким,
Как юный орёл темноглазым
Я, словно в цветник предосенний,
Походкою лёгкой вошла.
Там были последние розы,
И месяц прозрачный качался
На серых, густых облаках...
 
                    Лето 1917
                    Петербург
 
 
                    * * *
 
Словно ангел, возмутивший воду,
Ты взглянул тогда в моё лицо,
Возвратил и силу и свободу,
А на память чуда взял кольцо.
Мой румянец жаркий и недужный
Стёрла богомольная печаль.
Памятным мне будет месяц вьюжный,
Северный встревоженный февраль.
 
                    Февраль 1916
                    Царское село
 
 
                    * * *
 
Когда о горькой гибели моей
Весть поздняя его коснётся слуха,
Не станет он ни строже, ни грустней,
Но, побледневши, улыбнётся сухо.
И сразу вспомнит зимний небосклон
И вдоль Невы несущуюся вьюгу,
И сразу вспомнит, как поклялся он
Беречь свою восточную подругу.
 
                    1917
 
 
                    * * *
 
А ты теперь тяжёлый и унылый,
Отрёкшийся от славы и мечты,
Но для меня непоправимо милый,
И чем темней, тем трогательней ты.
 
Ты пьёшь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву, не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи, —
Покоя, видно, не нашёл в вине.
 
И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
Всё чаще ветер западный приносит
Твои упрёки и твои мольбы.
 
Но разве я к тебе вернуться смею?
Под бледным небом родины моей
Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.
 
Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты её не мог убить.
 
                    22 июля 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
Пленник чужой! Мне чужого не надо,
Я и своих-то устала считать.
Так отчего же такая отрада
Эти вишнёвые видеть уста?
 
Пусть он меня и хулит и бесславит,
Слышу в словах его сдавленный стон.
Нет, он меня никогда не заставит
Думать, что страстно в другую влюблён.
 
И никогда не поверю, что можно
После небесной и тайной любви
Снова смеяться и плакать тревожно
И проклинать поцелуи мои.[MVV3] 
 
                    1917
 
 
                    * * *
 
Я спросила у кукушки,
Сколько лет я проживу...
Сосен дрогнули верхушки,
Жёлтый луч упал в траву.
Но ни звука в чаще свежей,
Я иду домой,
И прохладный ветер нежит
Лоб горячий мой.
 
                    1 июня 1919
                    Царское село
 
 
                    * * *
 
По неделе ни слова ни с кем не скажу,
Всё на камне у моря сижу,
И мне любо, что брызги зелёной волны,
Словно слёзы мои, солоны.
Были вёсны и зимы, да что-то одна
Мне запомнилась только весна.
Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну,
И спросил меня тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
«Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу?»
Я чужому ответила: «Нет!».
А как свет поднебесный его озарил,
Я дала ему руки мои,
И он перстень таинственный мне подарил,
Чтоб меня уберечь от любви.
И назвал мне четыре приметы страны,
Море, круглая бухта, высокий маяк,
А всего непременней — полынь...
И как жизнь началась, пусть и кончится так.
Я сказала, что знаю: аминь!
 
                    Осень 1916
                    Севастополь
 
 
                    * * *
 
В каждых сутках есть такой
Смутный и тревожный час.
Громко говорю с тоской,
Не раскрывши сонных глаз.
 
И она стучит, как кровь,
Как дыхание тепла,
Как счастливая любовь,
Рассудительна и зла.
 
                    1916–1917
                    Царское Село
 
 
                    * * *
 
Земная слава как дым,
Не этого я просила.
Любовникам всем моим
Я счастие приносила.
Один и сейчас живой,
В свою подругу влюблённый,
И бронзовым стал другой
На площади оснежённой.
 
                    Зима 1914
 
 
                    * * *
 
Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребёнка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Чёрной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!
 
                    Лето 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
                                <Г.Г. Фейгину[MVV4] >
 
О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнём,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоём.
 
Передо мною на колени
Ты стал, как будто ждал венца,
И смертные коснулись тени
Спокойно-юного лица.
 
И ты ушёл. Не за победой,
За смертью. Ночи глубоки!
О, ангел мой, не знай, не ведай
Моей теперешней тоски.
 
Но если белым солнцем рая
В лесу осветится тропа,
Но если птица полевая
Взлетит с колючего снопа,
 
Я знаю: это ты, убитый,
Мне хочешь рассказать о том,
И снова вижу холм изрытый
Над окровавленным Днестром.
 
Забуду дни любви и славы,
Забуду молодость мою,
Душа темна, пути лукавы,
Но образ твой, твой подвиг правый
До часа смерти сохраню.
 
                    19 июля 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
Я слышу иволги всегда печальный голос
И лета пышного приветствую ущерб,
А к колосу прижатый тесно колос
С змеиным свистом срезывает серп.
 
И стройных жниц короткие подолы,
Как флаги в праздник, по ветру летят.
Теперь бы звон бубенчиков весёлых,
Сквозь пыльные ресницы долгий взгляд.
 
Не ласки жду я, не любовной лести
В предчувствии неотвратимой тьмы,
Но приходи взглянуть на рай, где вместе
Блаженны и невинны были мы.
 
                    27 июля 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
Как страшно изменилось тело,
Как рот измученный поблёк!
Я смерти не такой хотела,
Не этот назначала срок.
 
Казалось мне, что туча с тучей
Сшибётся где-то в вышине
И молнии огонь летучий
И голос радости могучей,
Как Ангелы, сойдут ко мне.
 
                    1913
 
 
                    * * *
 
Я окошка не завесила,
Прямо в горницу гляди.
Оттого мне нынче весело,
Что не можешь ты уйти.
Называй же беззаконницей,
Надо мной глумись со зла:
Я была твоей бессонницей,
Я тоской твоей была.
 
                    5 марта 1916
 
 
                    * * *
 
Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.
 
Сводом каменным кажется небо,
Уязвлённое жёлтым огнём,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нём.
 
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи,—
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.
 
                    17 мая 1916
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
И вот одна осталась я
Считать пустые дни.
О вольные мои друзья,
О лебеди мои!
 
И песней я не скличу вас,
Слезами не верну,
Но вечером в печальный час
В молитве помяну.
 
Настигнут смертною стрелой,
Один из вас упал,
И чёрным вороном другой,
Меня целуя, стал.
 
Но так бывает раз в году,
Когда растает лёд,
В Екатеринином саду
Стою у чистых вод
 
И слышу плеск широких крыл
Над гладью голубой.
Не знаю, кто окно раскрыл
В темнице гробовой.
 
                    1917
 
 
                    * * *
 
Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой чёрной прикоснулся язве,
Но исцелить её не мог.
 
Ещё на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.
 
                    Зима 1919
 
 
                    * * *
 
Теперь никто не станет слушать песен.
Предсказанные наступили дни.
Моя последняя, мир больше не чудесен,
Не разрывай мне сердца, не звени.
 
Ещё недавно ласточкой свободной
Свершала ты свой утренний полёт,
А ныне станешь нищенкой голодной,
Не достучишься у чужих ворот.
 
                    1917
 
 
                    * * *
 
По твёрдому гребню сугроба
В твой белый, таинственный дом,
Такие притихшие оба,
В молчании нежном идём.
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих лёгоньких звон.
 
                    Январь 1917
 
 
                    * * *
 
Теперь прощай, столица,
Прощай, весна моя,
Уже по мне томится
Корельская земля[MVV5] .
 
Поля и огороды
Спокойно зелены,
Еще глубоки воды,
И небеса бледны.
 
Болотная русалка,
Хозяйка этих мест,
Глядит, вздыхая жалко,
На колокольный крест.
 
А иволга, подруга
Моих безгрешных дней,
Вчера вернувшись с юга,
Кричит среди ветвей,
 
Что стыдно оставаться
До мая в городах,
В театре задыхаться,
Скучать на островах.
 
Но иволга не знает,
Русалке не понять,
Как сладко мне бывает
Его поцеловать!
 
И всё-таки сегодня
На тихом склоне дня
Уйду. Страна господня,
Прими к себе меня!
 
                    Весна 1917
 
 
                    * * *
 
Ждала его напрасно много лет.
Похоже это время на дремоту.
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную Субботу[MVV6] .
Мой голос оборвался и затих —
С улыбкой предо мной стоял жених.
 
А за окном со свечками народ
Неспешно шёл. О, вечер богомольный!
Слегка хрустел апрельский тонкий лёд,
И над толпою голос колокольный,
Как утешенье вещее, звучал,
И чёрный ветер огоньки качал.
 
И белые нарциссы на столе,
И красное вино в бокале плоском
Я видела как бы в рассветной мгле.
Моя рука, закапанная воском,
Дрожала, принимая поцелуй,
И пела кровь: блаженная, ликуй!
 
                    1916–1918
 
 
                    Ночью
 
Стоит на небе месяц, чуть живой,
Средь облаков струящихся и мелких,
И у дворца угрюмый часовой
Глядит, сердясь, на башенные стрелки.
 
Идёт домой неверная жена,
Её лицо задумчиво и строго,
А верную в тугих объятьях сна
Сжигает негасимая тревога.
 
Что мне до них? Семь дней тому назад,
Вздохнувши, я прости сказала миру,
Но душно там, и я пробралась в сад
Взглянуть на звёзды и потрогать лиру.
 
                    Осень 1918
                    Москва
 
 
                    * * *
 
Течёт река неспешно по долине,
Многооконный на пригорке дом.
А мы живём, как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждём.
Перенеся двухдневную разлуку,
К нам едет гость вдоль нивы золотой,
Целует бабушке в гостиной руку
И губы мне на лестнице крутой.
 
                    Лето 1917
                    Слепнёво
 
 
                    * * *
 
На шее мелких чёток ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.
 
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шёлка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая чёлка.
 
И непохожа на полёт
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.
 
А бледный рот слегка разжат,
Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья.
 
                    1913
 
 
                    Песенка[MVV7] 
 
Бывало, я с утра молчу
О том, что сон мне пел.
Румяной розе и лучу,
И мне — один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег,
Но сладко снятся берега
Разливных мутных рек,
Еловой рощи свежий шум
Покойнее рассветных дум.
 
                    5 марта 1916
 
 
                    * * *
 
И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знамёнах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.
 
                    Лето 1917
 
 
                    * * *
 
Ты мог бы мне снится и реже,
Ведь часто встречаемся мы,
Но грустен, взволнован и нежен
Ты только в святилище тьмы.
 
И слаще хвалы серафима
Мне губ твоих милая лесть...
О, там ты не путаешь имя
Моё. Не вздыхаешь, как здесь.
 
                    1914
 
 
                    * * *
 
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской Церкви отлетал,
 
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт её,—
 
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
 
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
 
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
 
                    Осень 1917
                    Петроград
 
 
                    * * *
 
                    1
 
Покинув рощи родины священной
И дом, где муза, плача, изнывала,
Я, тихая, весёлая жила
На низком острове, который, словно плот,
Остановился в пышной Невской дельте.
О, зимние таинственные дни,
И милый труд, и лёгкая усталость,
И розы в умывальном кувшине!
 

Натан Альтман. Портрет Анны Ахматовой.

 

 
Был перулок снежным и недлинным,
И против двери к нам стеной алтарной
Воздвигнут храм Святой Екатерины.
Как рано я из дома выходила,
И часто по нетронутому снегу
Свои следы вчерашние напрасно
На бледной чистой пелене ища,
И вдоль реки, где шхуны, как голубки
Друг к другу нежно, нежно прижимаясь,
О сером взморье до весны тоскуют,
Я подходила к старому мосту.
Там комната, похожая на клетку,
Под самой крышей в грязном шумном доме,
Где он, как чиж, свистал перед мольбертом
И жаловался весело, то грустно
О радости не бывшей говорил.
Как в зеркало, глядела я тревожно
На серый холст, и с каждою неделей
Всё горше и страннее было сходство
Моё с моим изображеньем новым.
Теперь не знаю, где художник милый,
С которым я из голубой мансарды
Через окно на крышу выходила,
Чтоб видеть снег, Неву и облака,
Но чувствую, что Музы наши дружны
Беспечной и пленительною дружбой,
Как девушки, не знавшие любви.
 
 
                    2
 
Смеркается, и в небе темно-синем,
Где так недавно храм Ерусалимский
Таинственным сиял великолепьем,
Лишь две звезды над путаницей веток,
И снег летит откуда-то не сверху,
А словно подымается с земли,
Ленивый, ласковый и осторожный.
Мне странною в тот день была прогулка.
Когда я вышла, ослепил меня
Прозрачный отблеск на вещах и лицах,
Как будто всюду лепестки лежали
Тех жёлто-розовых некрупных роз,
Название которых я забыла.
Безветренный, сухой, морозный воздух
Так каждый звук лелеял и хранил,
Что мнилось мне: молчанья не бывает.
И на мосту, сквозь ржавые перила
Просовывая руки в рукавичках,
Кормили дети пёстрых жадных уток,
Что кувыркались в проруби чернильной.
И я подумала: не может быть,
Чтоб я когда-нибудь забыла это.
И если трудный путь мне предстоит.
Вот лёгкий груз, который мне под силу
С собою взять, чтоб в старости, в болезни,
Быть может, в нищете  припоминать
Закат неистовый и полноту
Душевных сил, и прелесть милой жизни.
 
                    1914–1916
 
 
                    Зáре
        ( С португальского)
 
Тот счастлив, кто прошёл среди мучений,
Среди тревог и страсти жизни шумной,
Подобно розе, что цветёт бездумно,
И легче по водам бегущей тени.
 
Так жизнь твоя была чужда заботе,
Как тонкий сон, но сладостный и нежный:
Проснулась...улыбнулась... и небрежно
Вернулась ты к нарушенной дремоте.
 
                    Июль 1920
 
 
 
 
                  <Дополнения>

 

 

                    * * *
 
На разведённом мосту
В день, ставший праздником ныне,
Кончилась юность моя.
 
                    1917–1919
 
 
                    * * *
 
Я горькая и старая. Морщины
Покрыли сетью жёлтое лицо.
Спина согнулась, и трясутся руки.
А мой палач глядит весёлым взором
И хвалится искусною работой,
Рассматривая на поблекшей коже
Следы побоев. Господи, прости!
 
                    1919
                    Петербург. Шереметевский дом
 
 
                    * * *
 
Не странно ли, что знали мы его?
Был скуп на похвалы, но чужд хулы и гнева,
И Пресвятая охраняла Дева
Прекрасного поэта своего.
 
                    16 августа 1921
 
                    
 
 

 

Ко входу в Светлицу

 

К сундучку с книгами

К Анне Ахматовой

 

 [MVV1] «Подорожник» начинается со стихотворения, посвящённого Борису Анрепу. В очередной раз мы сталкиваемся с аллюзией на подаренный ему перед расставанием чёрный перстень.

 [MVV2]Здесь — Британия. Хотя обычно «зелёным» островом называют скорее Ирландию.

 [MVV3] В отличие от предыдущих стихотворений сборника, связанных с именем Бориса Анрепа, это посвящено Михаилу Циммерману («Бэби»), когда-то влюблённому в Ахматову.

 [MVV4] Григорий Фейгин — переводчик, актёр студии В.Э. Мейерхольда, погибший летом 1917 г.

 [MVV5]В Тверской губернии жили карелы, переселившиеся туда в XVII веке после вхождения Карельского перешейка и Ингерманландии в состав Шведского королевства по Столбовскому миру 1617 г.

 [MVV6]Анна Ахматова познакомилась с Борисом Анрепом Великим Постом 1915 года в доме Н.В. Недоброво на Бульварной улице в Царском Селе.

 [MVV7]Акростих, посвящённый Б.В. фон Анрепу