Анна Ахматова. Нечет

Анна Ахматова

Нечет

1936–1946

Вениамин Белкин. Портрет Анны Ахматовой. 1944

Нам не дано предугадать,

Как наше слово отзовётся.

Тютчев

Пушкин

Кто знает, что такое слава?

Какой ценой купил он право,

Возможность или благодать

Над всем так мудро и лукаво

Шутить, таинственно молчать

И ногу ножкой называть.

7 марта 1943

Ташкент

В парке

(Девяностые годы)

В тени елизаветинских боскетов

Гуляют пушкинских красавиц внучки. —

Все в скромных канотье, в тугих корсетах,

И держат зонтик сморщенные ручки.

Мопс на цепочке, в сумочке дражже,

И компаньонка с Жип или Бурже.

1940

К смерти

Ты всё равно придешь. Зачем же не теперь?

Я жду тебя — мне очень трудно.

Я потушила свет и отворила дверь

Тебе, такой простой и чудной.

Прими для этого какой угодно вид,

Ворвись отравленным снарядом

Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,

Иль отрави тифозным чадом,

Иль сказочкой, придуманной тобой

И всем до тошноты знакомой, —

Чтоб я увидела верх шапки голубой

И бледного от страха управдома.

Мне всё равно теперь. Клубится Енисей,

Звезда полярная сияет.

И синий блеск возлюбленных очей

Последний ужас затмевает.

19 августа 1939

В сороковом году

Август 1940

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит.

Крапиве, чертополоху

Украсить её предстоит.

И только могильщики лихо

Работают, дело не ждёт.

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идёт.

А после она выплывает,

Как труп на весенней реке,

Но матери сын не узнает,

И внук отвернётся в тоске.

И клонятся головы ниже.

Как маятник, ходит луна...

Так вот — над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

5 августа 1940

Современница

(Тень)

Что знает женщина одна

о смертном часе?

О. Мандельштам[MVV1]

Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,

Зачем всплываешь ты со дна погибших лет? —

И память хищная передо мной колышет

Прозрачный профиль твой за стёклами карет.

Как спорили тогда — ты ангел или птица,

Соломинкой тебя назвал поэт.

Равно на всех сквозь чёрные ресницы

Дарьяльских глаз струился нежный свет.

О тень! Прости меня, но ясная погода,

Флобер, бессонница и поздняя сирень

Тебя, красавицу тринадцатого года,

И твой безоблачный и равнодушный день

Напомнили… А мне такого рода

Воспоминанья не к лицу. О тень!

9 августа 1940. Вечером

To the Londoners

И сделалась война на небе.

Апокалипсис

Двадцать четвёртую драму Шекспира

Пишет время бесстрастной рукой.

Сами участники чумного пира,

Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира

Будем читать над свинцовой рекой;

Лучше сегодня голубку Джульетту

С пеньем и факелом в гроб провожать,

Лучше заглядывать в окна к Макбету,

Вместе с наёмным убийцей дрожать, —

Только не эту,

не эту,

Эту уже мы не в силах читать!

1940

Уж я ль не знала бессонницы

Все пропасти и тропы,

Но эта как топот конницы

Под вой одичалой трубы.

Вхожу в дома опустелые,

В недавний чей-то уют.

Все тихо. Лишь тени белые

В чужих зеркалах плывут.

И что там в тумане? — Дания,

Нормандия [MVV2] или тут

Сама я бывала ранее,

И это переиздание

Навек забытых минут.

1940

Но я предупреждаю вас,

Что я живу в последний раз.

Ни ласточкой, ни клёном,

Ни тростником и ни звездой,

Ни родниковою водой,

Ни колокольным звоном —

Не стану я людей смущать

И сны чужие навещать

Неутолённым стоном.

1940

* * *

Уже безумие крылом

Души накрыло половину,

И поит огненным вином

И манит в чёрную долину.

И поняла я, что ему

Должна я уступить победу,

Прислушиваясь к своему

Уже как бы чужому бреду.

И не позволит ничего

Оно мне унести с собою, —

Как ни упрашивай его

И как ни докучай мольбою:

Ни милую прохладу рук,

Ни лип взволнованные тени,

Ни отдалённый лёгкий звук —

Слова последних утешений.

4 мая 1940

Вроде монолога

Так вот он — тот осенний пейзаж,

Которого я так всю жизнь боялась:

И небо как пылающая бездна,

И звуки города, как с того света

Услышанные, чуждые навеки.

Как будто всё, с чем я внутри себя

Всю жизнь боролась, получило жизнь

Отдельную и воплотилось в эти

Слепые стены, в этот чёрный сад.

.................................

А в ту минуту за плечом моим

Мой бывший дом ещё следил за мною

Прищуренным, неблагосклонным оком,

Тем навсегда мне памятным окном.

Пятнадцать лет — пятнадцатью веками

Гранитными как будто притворились,

Но и сама была я как гранит:

Теперь моли, терзайся, называй

Морской царевной. Всё равно. Не надо...

Но надо было мне себя уверить,

Что это всё случалось много раз,

И не со мной одной — с другими тоже

И даже хуже. Нет, не хуже — лучше.

И голос мой — и это, верно, было

Всего страшней — сказал из темноты:

«Пятнадцать лет назад ты песней

Встречала этот день, ты небеса,

И хоры звёзд, и хоры вод молила

Приветствовать торжественную встречу

С тем, от кого сегодня ты ушла...

..................................

Так вот твоя серебряная свадьба:

Зови гостей, красуйся, торжествуй!»

Март 1942

Ташкент

Pro domo mea[MVV3]

Один идёт прямым путём,

Другой идёт по кругу

И ждёт возврата в отчий дом,

Ждёт прежнюю подругу.

А я иду (за мной беда)

Не прямо и не косо.

А в никуда и в никогда,

Как поезда с откоса.

1940

Dante

... mio bel San Giovanni.

Inferno[MVV4]

Он и после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Этот, уходя, не оглянулся,

Этому я эту песнь пою.

Факел, ночь, последнее объятье,

За порогом дикий вопль судьбы.

Он из ада ей послал проклятье

И в раю не мог её забыть, —

Но босой, в рубахе покаянной,

Со свечой зажжённой не прошёл

По своей Флоренции желанной,

Вероломной, низкой, долгожданной

Лето 1936

Разлив

Распятие

Хор ангелов великий час восславил,

И небеса расплавились в огне.

Отцу сказал: «Почто Меня оставил?»

А Матери: «О, не рыдай Мене...»

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Надпись на «Подорожнике»

Совсем не тот таинственный художник,

Избороздивший Гофмановы сны,

Из той далёкой и чужой весны

Мне чудится смиренный подорожник.

Он всюду рос, им город зеленел.

Он украшал широкие ступени,

И с факелом свободных песнопений

Психея возвращалась в мой предел.

А в глубине четвёртого двора

Под деревом плясала детвора

В восторге от шарманки одноногой,

И била жизнь во все колокола,

А бешеная кровь меня к тебе вела

Суждённой всем, единственной дорогой.

18 января 1941

Из поэмы «1913 год»

............................

Всё равно подходит расплата —

Видишь там, за вьюгой крупчатой,

Театральные арапчата

Затевают опять возню.

А вокруг старый город Питер,

(Что народу бока повытер,

Как тогда народ говорил),

В гривах, в сбруях, в мучных обозах,

В размалёванных чайных розах

И под тучей вороньих крыл.

Но летит, улыбаясь мнимо,

Осиянна, непостижима,

Над Маринскою сценой прима,

И острит опоздавший сноб.

Звук оркестра, как с того света, —

Не предчувствием ли рассвета

По рядам пробежал озноб.

..........................

И валились с мостов кареты,

И весь траурный город плыл

По неведомому назначенью,

По Неве иль против теченья, —

Только прочь от своих могил.

На Галерной чернела арка,

В Летнем тонко пела флюгарка,

И серебряный месяц ярко

Над серебряным веком стыл.

Оттого, что по всем дорогам,

Оттого, что ко всем порогам

Приближалась медленно тень —

Становилось темно в гостиной,

Жар не шёл из пасти каминной,

И в кувшинах вяла сирень.

И всегда, в духоте морозной,

Предвоенной, блудной и грозной,

Потаённый носился гул,

Но тогда он был слышен глуше,

Он почти не тревожил души

И в сугробах невских тонул.

1940

Путём всея земли (Китежанка)

... и настало ему время идти путем всея земли.

Кн. Царств

... и Ангел поклялся живущим,

что времени больше не будет.

Апокалипсис

В санях сидя отправляюсь

путем всея земли

Поучение Владимира Мономаха

Прямо под ноги пулям,

Расталкивая года,

По январям и июлям

Я проберусь туда...

Никто не увидит ранку,

Крик не услышит мой. —

Меня — китежанку,

Позвали домой.

И гнались за мною

Сто тысяч берёз,

Стеклянной стеною

Струился мороз.

У давних пожарищ

Обугленный склад.

«Вот пропуск, товарищ,

Пустите назад».

И воин спокойно

Отводит штык —

Как пышно и знойно

Тот остров возник:

И красная глина,

И яблочный сад, —

О, salve, Regina! —

Пылает закат.

..................

Тропиночка круто

Взбиралась, дрожа.

Мне надо кому-то

Здесь руку пожать...

Но хриплой шарманки

Не слушаю стон.

Не тот китежанке

Послышался звон.

Окопы, окопы, —

Заблудишься тут!

От старой Европы

Остался лоскут,

Где в облаке дыма

Горят города.

И вот уже Крыма

Темнеет гряда.

Я плакальщиц стаю

Веду за собой.

О, тихого края

Плащ голубой...

..................

Над мёртвой медузой

Смущённо стою;

Здесь встретилась с Музой,

Ей клятву даю,

Но громко смеётся,

Не верит: «Тебе ль?»

По капелькам льётся

Душистый апрель.

И вот уже славы

Высокий порог,

Но голос лукавый

Предостерёг:

«Сюда ты вернёшься,

Вернёшься не раз,

Но снова споткнёшься

О крепкий алмаз.

Ты лучше бы мимо,

Ты лучше б назад,

Хулима, хвалима,

В отеческий сад».

Вечерней порою

Сгущается мгла.

Пусть Гофман со мною

Дойдёт до угла.

Он знает, как гулок

Задушенный крик

И чей в переулок

Забрался двойник.

Ведь это не шутки,

Что двадцать пять лет

Мне видится жуткий

Один силуэт.

В какой бы кровати

И где б ни спала,

Из страшных объятий

Вставала бела.

«Так, значит, направо?

Вот здесь, за углом?

Спасибо!» — Канава

И маленький дом.

....................

Не знала, что месяц

Во всё посвящён.

С верёвочных лестниц

Срывается он,

Спокойно обходит

Покинутый дом,

Где ночь на исходе

За круглым столом

Гляделась в обломок

Разбитых зеркал

И в груде потёмок

Зарезанный спал.

Чистейшего звука

Высокая власть,

Как будто разлука

Натешилась всласть.

Знакомые зданья

Из смерти сквозят —

И будет свиданье

Печальней стократ

Всего, что когда-то

Случилось со мной...

За новой утратой

Иду я домой.

Черёмуха мимо

Прокралась, как сон.

И кто-то: «Цусима!»

Сказал в телефон.

Скорее, скорее...

Кончается срок:

«Варяг» и «Кореец»

Пошли на восток...

Там ласточкой реет

Старая боль…

А дальше темнеет

Форт Шаброль,

Как прошлого века

Разрушенный склеп,

Где старый калека

Оглох и ослеп.

Суровы и хмуры,

Его сторожат

С винтовками буры.

«Назад, назад!!»

Великую зиму

Я долго ждала,

Как белую схиму

Её приняла.

И в лёгкие сани

Спокойно сажусь...

Я к вам, китежане,

До ночи вернусь.

...................

За древней стоянкой

Один переход…

Теперь с китежанкой

Никто не пойдёт:

Ни брат, ни соседка,

Ни первый жених, —

Лишь хвойная ветка

Да солнечный стих,

Оброненный нищим

И поднятый мной...

В последнем жилище

Меня упокой.

10–13 марта 1940

Фонтанный Дом

II. ВЕТЕР ВОЙНЫ

А. Тышлер. Портрет Анны Ахматовой. 1943

Ленинградский цикл

Клятва

И та, что сегодня прощается с милым,—

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,

Что нас покориться никто не заставит.

Июль 1941

Ленинград

Важно с девочками простились,

И на ходу целовали мать,

Во всё новое нарядились,

Как в солдатики шли играть.

Ни плохих, ни хороших, ни средних.

Все они по своим местам,

Где ни первых нет, ни последних…

Все они опочили там.

1943

Первый дальнобойный в Ленинграде

И в пёстрой суете людской.

Всё изменилось вдруг,

Но это был не городской,

Да и не сельский звук.

На грома дальнего раскат

Он, правда, был похож, как брат,

Но в громе влажность есть

Высоких свежих облаков

И вожделение лугов —

Весёлых ливней весть.

А этот был, как пекло, сух,

И не хотел смятенный слух

Поверить — по тому,

Как расширялся он и рос,

Как равнодушно гибель нес

Ребёнку моему.

Сентябрь 1941

Птицы смерти в зените стоят.

Кто идёт выручать Ленинград? —

Не шумите вокруг — он дышит,

Он живой ещё, он всё слышит:

Как на влажном балтийском дне

Сыновья его бредят во сне.

И из недр его вопли: «Хлеба!»

До седьмого восходят неба…

Пусть отворят райскую дверь,

Пусть помогут ему теперь.

Но безжалостна эта твердь,

И глядит из окна — смерть.

28 сентября 1941

Самолёт

Анна Ахматова и Ольга Берггольц

Мужество

Мы знаем, чтó ныне лежит на весах

И чтó совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,—

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки!

23 февраля 1942

Ташкент

6–7

Памяти моего соседа,

ленинградского мальчика

Вали Смирнова

Щели в саду вырыты,

Не горят огни.

Питерские сироты,

Детоньки мои.

Под землёй не дышится,

Боль сверлит висок,

Сквозь бомбёжку слышится

Детский голосок.

Постучись кулачком — я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда.

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне ветку клёна

Или просто травинок зелёных,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой,

Нашей невской студёной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

23 апреля1942

Ташкент

Nox

(Статуя «Ночь» В Летнем саду)

Ноченька!

В звёздном покрывале,

В траурных маках, с бессонной совой…

Доченька!

Как мы тебя укрывали

Свежей садовой землёй

Пусты теперь Дионисовы чаши

Заплаканы взоры любви...

Это проходят над городом нашим

Страшные сёстры твои.

30 мая 1942

Ташкент

Победителям

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть,

Так советская шла пехота

Прямо в жёлтые жерла «берт».

Вот о вас и напишут книжки:

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки —

Ваньки, Васьки, Алёшки, Гришки —

Внуки, братики, сыновья!

29 февраля 1944

Ташкент

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Захлопываю святцы;

И на колени все!

Багряный хлынул свет!

Рядами стройными выходят ленинградцы,

Живые с мёртвыми. Для Бога мёртвых нет.

Август 1942

Дюрмень

Справа раскинулись пустыри,

С древней, как мир, полоской зари.

Слева, как виселицы, фонари.

Раз, два, три...

А надо всем ещё галочий крик, —

И помертвелого месяца лик

Совсем ни к чему возник.

Это — из песни не той и не той,

Это — когда будет век золотой,

Это — когда окончится бой,

Это — когда я встречусь с тобой.

29 апреля 1944

Ташкент

12–16

Победа

Славно начато славное дело

В грозном грохоте, в снежной пыли,

Где томится пречистое тело

Осквернённой врагами земли.

К нам оттуда родные берёзы

Тянут ветки, и ждут, и зовут,

И могучие деды-морозы

С нами сомкнутым строем идут.

Январь 1942

Вспыхнул над молом первый маяк,

Других маяков предтеча,—

Заплакал и шапку снял моряк,

Что плавал в набитых смертью морях

Вдоль смерти и смерти навстречу.

Победа у наших стоит дверей…

Как гостью желанную встретим?

Пусть женщины выше поднимут детей,

Спасённых от тысячи тысяч смертей,—

Так мы долгожданной ответим.

1942–1945

27 января 1944 года

И в ночи январской, беззвёздной,

Сам дивясь небывалой судьбе,

Возвращённый из смертной бездны,

Ленинград салютует себе.

Освобождённая

Чистый ветер ели колышет,

Чистый снег заметает поля.

Больше вражьего шага не слышит,

Отдыхает моя земля.

Февраль 1945

Ленинград

Памяти друга

И в день Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнёт на почку и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

8 ноября 1945

Причитание

Ленинградскую беду

Руками не разведу,

Слезами не смою,

В землю не зарою.

За версту я обойду

Ленинградскую беду.

Я не взглядом, не намёком,

Я не словом, не попрёком,

Я земным поклоном

В поле зелёном

Помяну.

1944

Ленинград

Из эпилога

Моему городу

Так под кровлей Фонтанного Дома,

Где вечерняя бродит истома

С фонарём и связкой ключей,

Я аукалась с дальним эхом,

Неуместным смущая смехом

Непробудную сонь вещей,

Где, свидетель всего на свете,

На закате и на рассвете

Смотрит в комнату старый клён

И, предвидя нашу разлуку.

Мне иссохшую чёрную руку

Как за помощью тянет он.

А земля под ногой гудела,

И такая звезда глядела,

В мой ещё не брошенный дом,

И ждала условного звука:

Это где-то там, у Тобрука,

Это где-то здесь за углом.

Ты не первый и не последний

Тёмный слушатель светлых бредней,

Мне какую готовишь месть?

Ты не выпьешь, только пригубишь

Эту горечь из самой глуби —

Это вечной разлуки весть.

Положи мне руку на темя,

Пусть теперь остановится время

На тобою данных часах.

Нас несчастие не минует,

И кукушка не закукует

В опалённых наших лесах.

А не ставший моей могилой,

Ты, гранитный, кромешный, милый,

Побледнел, помертвел, затих.

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отраженье мое в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах,

И на гулких сводах мостов -

И на старом Волковом Поле,

Где могу я рыдать на воле

В чаще новых твоих крестов.

.................................

Август 1942

Послесловие к «Ленинградскому циклу»

Разве не я тогда у креста,

Разве я не тонула в море,

Разве забыли мои уста

Вкус твой, горе!

16 января 1944

Без даты

А человек, который для меня

Теперь никто, а был моей заботой

И утешеньем самых горьких лет, —

Уже бредёт как призрак по окраинам,

По закоулкам и задворкам жизни,

Тяжёлый, одурманенный безумьем,

С оскалом волчьим.

Боже, Боже, Боже!

Как пред Тобой я тяжко согрешила,

Оставь мне жалость хоть...

<13 янв. 1945>

Heimkehr

(Вторая годовщина)

Нет, я не выплакала их.

Они внутри скипелись сами.

И все проходит пред глазами

Давно без них, всегда без них.

Без них меня томит и душит

Обиды и разлуки боль.

Проникла в кровь — трезвит и сушит

Их всесжигающая соль.

Но мнится мне: в сорок четвёртом,

И не в июня ль первый день,

Как на шелку возникла стёртом

Твоя страдальческая тень.

Ещё на всем печать лежала

Великих бед, недавних гроз, —

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слез.

31 мая 1946

Ленинград

* * *

Опять подошли «незабвенные» даты

И нет среди них ни одной не проклятой.

И даже сегодняшний ветреный день

Преступно хранит прошлогоднюю тень,

Как тихий, но явственный стук из подполья,

И сердце на стук отзывается болью.

Я всё заплатила до капли, до дна.

Я буду свободна, я буду одна...

....................................

Но ломятся в комнату липы и клёны,

Гудит и бесстыдствует табор зелёный,

И к брюху мостов подкатила вода,

И всё как тогда, и всё как тогда...

16 июня 1945

Фонтанный Дом

* * *

А в книгах я последнюю страницу

Всегда любила больше всех других, —

Когда уже совсем неинтересны

Герой и героиня, и прошло

Так много лет, что никого не жалко,

И, кажется, сам автор

Уже начало повести забыл,

И даже «вечность поседела»,

Как сказано в одной прекрасной книге.

Но вот сейчас, сейчас

Всё кончится, и автор снова будет

Бесповоротно одинок, а он

Ещё старается быть остроумным

Или язвит, прости его, Господь! —

Прилаживая пышную концовку,

Такую, например:

«И только в двух домах

В том городе (названье неизвестно)

Остался профиль кем-то обведённый

На белоснежной извести стены,

Не женский, не мужской, но полный тайны.

И, говорят, когда лучи луны

Зелёной, жёсткой, среднеазиатской —

По этим стенам в полночь пробегают,

В особенности в новогодний вечер,

То слышится какой-то лёгкий звук,

Причём одни его считают плачем,

Другие разбирают в нём слова.

Но это чудо всем поднадоело.

Приезжих мало, местные привыкли.

И, говорят, в одном из тех домов

Уже ковром закрыт проклятый профиль».

25 ноября 1943

Ташкент

С самолёта

На сотни вёрст, на сотни миль,

На сотни километров

Лежала соль, шумел ковыль,

Чернели рощи кедров.

Как в первый раз я на неё,

На Родину глядела.

Я знала! Это всё моё —

Душа моя и тело.

Белым камне тот день отмечу,

Когда я о победе пела.

Когда я победе навстречу,

Обгоняя солнце, летела.

И весеннего аэродрома

Шелестит под ногой трава.

Дóма, дóма — ужели дóма!

Как всё ново и как знакомо,

И какая в сердце истома,

Сладко кружится голова…

В свежем грохоте майского грома

Победительница Москва!

Май 1944

III

С. Рудаков. Силуэт Анны Ахматовой. 1936

* * *

............................

Это рысьи глаза твои, Азия,

Что-то высмотрели во мне,

Что-то выдразнили подспудное

И рождённое тишиной,

И томительное, и трудное,

Как полдневный Термезский зной,

Словно вся прапамять в сознание

Раскалённой лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила.

1945

* * *

Какая есть — желаю вам другую

Получше. Больше счастьем не торгую,

Как шарлатаны и оптовики...

Пока вы мирно отдыхали в Сочи,

Ко мне уже ползли такие ночи,

И я такие слышала звонки!

[Не знатной путешественницей в кресле

Я выслушала каторжные песни,

А способом узнала их иным...

............................]

Над Азией — весенние туманы,

И яркие до ужаса тюльпаны

Ковром заткали много сотен миль.

О, что мне делать с этой чистотою,

Что делать с неподкупностью простою?

О, что мне делать с этими людьми!

Мне зрительницей быть не удавалось,

И почему-то я всегда вклинялась

В запретнейшие зоны естества.

Целительница нежного недуга,

Чужих мужей вернейшая подруга

И многих безутешная вдова.

Седой венец достался мне недаром,

И щёки, опалённые пожаром,

Уже людей пугают смуглотой.

Но близится конец моей гордыне,

Как той, другой — страдалице Марине,

Придется мне напиться пустотой.

И ты придёшь под чёрной епанчою,

С зеленоватой страшною свечою,

И не откроешь предо мной лица...

Но мне недолго мучиться загадкой:

Чья там рука под белою перчаткой

И кто прислал ночного пришлеца?

24 июня 1942

Ташкент

Новоселье

Хозяйка

Е.С. Булгаковой

В этой горнице колдунья

До меня жила одна [MVV5] :

Тень ее ещё видна

Накануне полнолунья,

Тень ее ещё стоит

У высокого порога,

И уклончиво и строго

На меня она глядит.

Я сама не из таких,

Кто чужим подвластен чарам,

Я сама... но, впрочем, даром

Тайн не выдаю своих.

5 августа 1943

Ташкент

Гости

«...Ты пьян...

И всё равно пора нах хауз...»

Состарившийся Дон Жуан

И вновь помолодевший Фауст

Столкнулись у моих дверей —

Из кабака и со свиданья!..

Иль это было лишь ветвей

Под чёрным ветром колыханье,

Зелёной магией лучей,

Как ядом, залитых, и всё же —

На двух знакомых мне людей

До отвращения похожих?

11 ноября 1943

Измена

Не оттого, что зеркало разбилось,

Не оттого, что ветер выл в трубе,

Не оттого, что в мысли о тебе

Уже чужое что-то просочилось, —

Не оттого, совсем не оттого

Я на пороге встретила его.

27 февраля 1944

Ташкент

Гибель

Как будто страшной песенки

Весёленький припев —

Идёт по шаткой лесенке,

Разлуку одолев.

Не я к нему, а он ко мне —

И голуби в окне...

И двор в плюще,

И ты в плаще

По слову моему.

Не он ко мне, а я к нему —

Во тьму,

во тьму,

во тьму.

16 октября 1943

Ташкент

Луна в зените

Ташкент 1942–1944

Г.Г.

Заснуть огорчённой,

Проснуться влюблённой,

Увидеть, как красен мак.

Какая-то сила

Сегодня входила

В твое святилище, мрак!

Мангалочий дворик,

Как дым твой горек

И как твой тополь высок...

Шехерезада

Идёт из сада...

Так вот ты какой, Восток!

Апрель 1942

С грозных ли площадей Ленинграда

Иль с блаженных летейских полей

Ты прислал мне такую прохладу,

Тополями украсил ограды,

И азийских светил мириады

Расстелил над печалью моей?

Март 1942

3–4

Ташкентские наброски

Всё опять возвратится ко мне:

Раскалённая ночь и томленье,

(Словно Азия бредит во сне),

Халимы соловьиное пенье,

И библейских нарциссов цветенье.

И незримое благословенье

Ветерком шелестнет по стране.

10 декабря 1943

И в памяти, словно в узорной укладке:

Седая улыбка всезнающих уст,

Могильной чалмы благородные складки

И царственный карлик — гранатовый куст.

16 марта 1944

Третью весну встречаю вдали

От Ленинграда.

Третью? И, кажется мне, она

Будет последней.

Но не забуду я никогда,

До часа смерти,

Как был отраден мне звук воды

В тени древесной.

Персик зацвёл, а фиалок дым

Всё благовонней.

Кто мне посмеет сказать, что здесь

Я на чужбине?!

1944–1956

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось.

Всё так же льётся Божья милость

С непререкаемых высот,

Все те же хоры звёзд и вод,

Все так же своды неба чёрны,

Все тот же ветер носит зёрна,

И ту же песню мать поёт.

Он прочен — мой азийский дом,

И беспокоиться не надо.

Еще приду. Цвети, ограда,

Будь полон, чистый водоём.

5 мая 1944

Ташкент

Явление Луны

Ал. К.

Из перламутра и агата,

Из задымлённого стекла,

Так неожиданно покато

И так торжественно плыла, —

Как будто «Лунная Соната»

Нам сразу путь пересекла.

25 сентебря 1944

Как в трапезной — скамейки, стол, окно

С огромною серебряной луною.

Мы кофе пьем и чёрное вино,

Мы музыкою бредим — всё равно...

И зацветает ветка над стеною.

В изгнаньи сладость острая была,

Неповторимая, пожалуй, сладость.

Бессмертных роз, сухого винограда

Нам родина пристанище дала.

Май 1945

Вступление к Ташкентской поэме

Всё небо в рыжих голубях,

Решётки в окнах — дух гарема.

Как почка, набухает тема,

Мне не уехать без тебя, —

Моя Ташкентская поэма.

Но, может, вспомню на лету,

Как запылал Ташкент в цвету.

Весь белым пламенем объят,

Горяч, пахуч, замысловат,

Невероятен...

Так было в том году проклятом,

Когда опять мамзель Фифи

Хамила, как в семидесятом.

А мне переводить Лютфи,

Мне писем ждать перед закатом.

И яблони, прости их Боже,

Как от венца в любовной дрожи,

Арык на местном языке,

Сегодня пущенный, лепечет.

А я дописываю «Нечет»

Опять в предпесенней тоске.

До середины мне видна

Моя поэма. В ней прохладно,

Как в доме, где душистый мрак,

И окна заперты от зноя,

И где пока что нет героя,

Но крышу кровью залил мак...

..........................

8 ноября 1943

Ташкент. Балахна

Три осени

Мне летние просто невнятны улыбки,

И тайны в зиме не найду.

Но я наблюдала почти без ошибки

Три осени в каждом году.

И первая — праздничный беспорядок

Вчерашнему лету назло,

И листья летят, словно клочья тетрадок,

И запах дымка так ладанно-сладок,

Всё влажно, пестро и светло.

И первыми в танец вступают берёзы,

Накинув сквозноой убор,

Стряхнув второпях мимолётные слёзы

На соседку через забор.

Но эта бывает — чуть начата повесть,

Секунда, минута — и вот

Приходит вторая, бесстрастна, как совесть,

Мрачна, как воздушный налёт.

Все кажутся сразу бледнее и старше,

Разграблен летний уют,

И труб золотых отдалённые марши

В пахучем тумане плывут…

И в волнах холодных его фимиама

Закрыта высокая твердь,

Но ветер рванул, распахнулось — и прямо

Всем стало понятно: кончается драма,

И это не третья осень, а смерть.

6 ноября 1943

Ташкент

* * *

Кто чего боится,

То с тем и случится, —

Ничего бояться не надо.

Эта песня пета,

Пета, да не эта,

А другая тоже

На неё похожа...

Боже!

Ташкент

М. Сарьян. Портрет Анны Ахматовой. 1946

* * *

De profundis [MVV6] ... Моё поколенье

Мало мёду вкусило. И вот

Только ветер гудит в отдаленьи,

Только память о мёртвых поёт.

Наше было не кончено дело,

Наши были часы сочтены.

До желанного водораздела,

До вершины великой весны,

До неистового цветенья

Оставалось лишь раз вздохнуть...

Две войны, моё поколенье,

Освещали твой страшный путь.

23 марта 1944

Ташкент

На Смоленском

А все, кого я на земле застала,

Им, века прошлого дряхлеющий посев.

Вот здесь кончалось всё: обеды у Донона,

Интриги и чины, балет, текущий счёт...

На ветхом цоколе дворянская корона,

И ржавый ангелок сухие слёзы льёт.

..........................................

Восток ещё лежал непознанным пространством

И громыхал вдали, как грозный вражий стан,

А с Запада несло Викторианским чванством,

Летели конфетти, и подвывал канкан...

Подмосковное

Е.B. и С.В. Шервинским

Где на четырёх высоких лапах

Колокольни звонкие бока

Поднялись, где в поле мятный запах,

И гуляют маки в красных шляпах,

И течёт Московская река, —

Всё бревенчато, дощато, гнуто...

Полноценно цедится минута

На часах песочных. — Этот сад

Всех садов и всех лесов дремучей,

И над ним, как над бездонной кручей,

Недреманное глядит из тучи

Словно много сотен лет назад.

1 сентября 1943

Ташкент

* * *

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет.

С ним и без света миру светло,

Но ещё ни один не сказал поэт,

Что мудрости нет, и старости нет,

А может, и смерти нет.

25 июля 1944

Ленинград

* * *

У кладбища направо пылил пустырь,

А за ним голубела река.

Ты сказал мне: «Офелия, иди в монастырь

Или замуж за дурака».

Принцы только такое всегда говорят,

Но я эту запомнила речь.

Пусть струится она сто веков подряд

Горностаевой мантией с плеч.

1909–1945

Царскосельские строки

Пятым действием драмы

Веет воздух осенний,

Каждая клумба в парке

Кажется свежей могилой.

Справлена горькая тризна,

И больше нечего делать.

Что же я медлю, словно

Скоро случится чудо.

Так тяжёлую лодку долго

У пристани слабой рукою

Удерживать можно, прощаясь

С тем, кто остался на суше.

1921

Царское Село

Все души милых на высоких звёздах.

Как хорошо, что некого терять

И можно плакать. Царскосельский воздух

Был создан, чтобы песни повторять.

У берега серебряная ива

Касается сентябрьских ярких вод.

Из прошлого восставши, молчаливо

Ко мне навстречу тень моя идёт.

Здесь столько лир повешено на ветки,

Но и моей, как будто, место есть...

А этот дождик, солнечный и редкий,

Мне утешенье и благая весть.

1921

И царскосельские хранительные сени.

Пушкин

О, горе мне — они тебя сожгли...

И надругались над тобой злодеи.

Здесь был фонтан, высокие аллеи,

Громада парка древнего вдали,

Заря была самой себя алее,

В апреле запах прели и земли,

И первый поцелуй.

8 ноября 1945

* * *

И увидел месяц лукавый,

Притаившийся у ворот,

Как свою посмертную славу

Я меняла на вечер тот.

Теперь меня позабудут,

И книги сгниют в шкафу...

Ахматовской звать не будут

Ни улицу, ни строфу.

27 января 1946

Три стихотворения памяти Александра Блока

Пора забыть верблюжий этот гам

И белый дом на улице Жуковской.

Пора, пора к берёзам и грибам,

К широкой осени московской.

Там всё теперь сияет, всё в росе,

И небо забирается высоко,

И помнит Рогачёвское шоссе

Разбойный посвист молодого Блока…

И в памяти чёрной пошарив, найдёшь

До самого локтя перчатки,

И ночь Петербурга. И в сумраке лож

Тот запах и душный, и сладкий.

И ветер с залива. А там, между строк,

Минуя и ахи и охи,

Тебе улыбнётся презрительно Блок —

Трагический тенор эпохи.

Он прав — опять фонарь, аптека,

Нева, безмолвие, гранит...

Как памятник началу века,

Там этот человек стоит,

Когда он Пушкинскому Дому,

Прощаясь, помахал рукой

И принял смертную истому

Как незаслуженный покой.

1944–1960

Надпись на портрете

Т. В-ой[MVV7]

Дымное исчадье полнолунья,

Белый мрамор в сумраке аллей,

Роковая девочка, плясунья,

Лучшая из всех камей.

От таких и погибали люди.

За такой Чингиз послал посла,

И такая на кровавом блюде

Голову Крестителя несла.

15 июня 1946

Предыстория

Я теперь живу не там...

Пушкин

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролетки,

Пятиэтажные растут «громады» —

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным. —

Везде танцклассы, вывески менял,

А рядом: Henriette, Basile, André

И пышные гроба — «Шумилов-старший».

Но, впрочем, город мало изменился.

Не я одна, но и другие тоже

Заметили, что он подчас умеет

Прикинуться старинной литографьей,

Не первоклассной, но вполне пристойной,

Семидесятых, кажется, годов.

Особенно зимой, перед рассветом,

Иль в сумерки — тогда за воротами

Темнеет жёсткий и прямой Литейный,

Еще не опозоренный модерном,

И визави меня живут — Некрасов

И Салтыков... Обоим по доске

Мемориальной. О, как было б страшно

Им видеть эти доски! Прохожу.

А в Старой Руссе пышные канавы,

И в садиках подгнившие беседки,

И стекла окон так черны, как прорубь,

И мнится, там такое приключилось,

Что лучше не заглядывать, — уйдём!

Не с всяким местом сговориться можно,

Чтобы оно свою открыло тайну

(А в Оптиной мне больше не бывать).

Шуршанье юбок, клетчатые пледы,

Ореховые рамы у зеркал,

Каренинской красою изумлённых,

И в коридорах узких те обои,

Которыми мы любовались в детстве

Под жёлтой керосиновою лампой,

И тот же плюш на креслах...

Все разночинно, наспех, как-нибудь...

Отцы и деды непонятны. Земли

Заложены. И в Бадене — рулетка.

.................................

И женщина с прозрачными глазами

(Такой глубокой синевы, что море

Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),

С редчайшим именем и белой ручкой,

И добротой, которую в наследство

Я от нее как будто получила, —

Ненужный дар моей жестокой жизни...

..................................

Страну знобит, а старый эпилептик[MVV8]

Всё понял и на всём поставил крест.

Вот он сейчас перемешает всё

И сам над первозданным беспорядком,

Как некий дух, взнесётся. Полночь бьёт.

Перо скрипит, и многие страницы

Семёновским припахивают Плацом.

Так вот когда мы вздумали родиться

И, безошибочно отмерив время,

Чтоб ничего не пропустить из зрелищ

Невиданных, простились с небытьём.

3 сентября 1940, Ленинград —

Октябрь 1943, Ташкент

Из Ленинградских элегий

Есть три эпохи у воспоминаний.

И первая — как бы вчерашний день.

Душа под сводом их благословенным,

И тело в их блаженствует тени.

Еще не замер смех, струятся слёзы,

Пятно чернил не стёрто со стола —

И, как печать на сердце, поцелуй,

Единственный, прощальный, незабвенный.

Но это продолжается недолго...

Уже не свод над головой, а где-то

В глухом предместье дом уединенный,

Где холодно зимой, а летом жарко,

Где есть паук, и пыль на всём лежит,

Где истлевают пламенные письма,

Исподтишка меняются портреты,

Куда как на могилу ходят люди,

А возвратившись, моют руки мылом

И стряхивают беглую слезинку

С усталых век — и тяжело вздыхают...

Но тикают часы, весна сменяет

Одна другую, розовеет небо,

Меняются названья городов,

И нет уже свидетелей событий,

И не с кем плакать, не с кем вспоминать.

И медленно от нас уходят тени,

Которых мы уже не призываем,

Возврат которых был бы страшен нам.

И раз, проснувшись, видим, что забыли

Мы даже путь в тот дом уединенный,

И, задыхаясь от стыда и гнева,

Бежим туда, но (как во сне бывает)

Там всё другое: люди, вещи, стены,

И нас никто не знает — мы чужие!

Мы не туда попали... Боже мой!

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаём, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас — и даже

Всё к лучшему...

4 февраля 1945

Фонтанный Дом

Нине Антоновне Ольшевской

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Тютчев

Меня, как реку,

Жестокая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь, в другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

О! Как я много зрелищ пропустила.

И занавес вздымался без меня

И так же падал. Сколько я друзей

Своих ни разу в жизни не встречала,

О, сколько очертаний городов

Из глаз моих могли бы вызвать слёзы,

А я один на свете город знаю

И ощупью его во сне найду.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, ещё когда-нибудь

Меня замучит...

И женщина какая-то моё

Единственное место заняла,

Моё законнейшее имя носит,

Оставивши мне кличку, из которой

Я сделала, что можно...

Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,

Иль сочетанье слов в случайной книге,

Или улыбка чья-то вдруг потянут

Меня в несостоявшуюся жизнь.

В таком году произошло бы то-то,

А в этом — это: ездить, видеть, думать,

И вспоминать, и в новую любовь

Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем

Измены и ещё вчера не бывшей

Морщинкой...

................................

Но если бы оттуда посмотрела

Я на свою теперешнюю жизнь,

Я б умерла от зависти.

2 сентября 1945

Фонтанный Дом

(Задумано ещё в Ташкенте)

* * *

............................

Кого когда-то называли люди

Цаpём в насмешку, Богом в самом деле,

Кто был убит — и чьё орудье пытки

Согрето теплотой моей груди...

Вкусили смерть Свидетели ,

И сплетницы-старухи, и солдаты,

И прокуратор Рима — все прошли.

Там, где когда-то возвышалась арка,

Где море билось, где чернел утёс, —

Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой

И с запахом бессмертных роз.

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор — к смерти всё готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней — царственное слово.

1945

Cinque

А. Любимова. Портрет Анны Ахматовой

За тебя косой воды напьюсь[MVV9] .

Осип Мандельштам

Autant que toi sans doute il te sera fìdele

Et constant jusques à la mort.

Baudelaire[MVV10]

Как у облака на краю,

Вспоминаю я речь твою,

А тебе от речи моей

Стали ночи светлее дней.

Так отторгнутые от земли,

Высоко мы, как звёзды, шли.

Ни отчаянья, ни стыда

Ни теперь, ни потом, ни тогда,

Но живого и наяву,

Слышишь ты, как тебя зову.

И ту дверь, что ты приоткрыл,

Мне захлопнуть не хватит сил.

27 ноября 1945

Истлевают звуки в эфире,

И заря притворилась тьмой.

В навсегда онемевшем мире

Два лишь голоса: твой и мой.

И под ветер незримых ладог,

Сквозь почти колокольный звон,

В лёгкий блеск перекрёстных радуг

Разговор ночной превращён.

20 декабря 1945

Я не любила с давних дней,

Чтобы меня жалели,

А с каплей жалости твоей

Иду, как с солнцем в теле.

Вот отчего вокруг заря.

Иду я, чудеса творя,

Вот отчего!

20 декабря 1945

Знаешь сам, что я не стану славить

Нашей встречи горчайший день.

Что тебе на память оставить,

Тень мою — на что тебе тень?

Посвященье сожжённой драмы,

От которой и пепла нет?

Или вышедший вдруг из рамы

Новогодний страшный портрет?

Или слышимый еле-еле

Звон берёзовых угольков,

Или то, что мне не успели

Досказать про чужую любовь?

6 января 1946

Не дышали мы сонными маками,

И своей мы не знаем вины.

Под какими же звёздными знаками

Мы на горе себе рождены? —

И какое кромешное варево

Поднесла нам январская тьма?

И какое незримое зарево

Нас до света сводило с ума?

11 января 1946

* * *

[Мы с тобою, друг мой, не разделим

То, что разделить велел нам Бог,

Мы с тобою скатерть не расстелим,

Не поставим на неё пирог.]

Чёрную и прочную разлуку

Я несу с тобою наравне.

Что ж ты плачешь? — Дай мне лучше руку,

Обещай опять прийти во сне.

Мне с тобою, как горе с горою...

Мне с тобой на свете встречи нет.

Только б ты полночною порою

Через звёзды мне прислал привет.

15 февраля 1946

* * *

И время прочь, и пространство прочь,

Я всё разглядела сквозь белую ночь —

И нарцисс в хрустале

У тебя на столе,

И сигары синий дымок.

И то зеркало, где,

Как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь.

Только ты мне не можешь помочь.

13 июня 1946

* * *

Многое ещё, наверно, хочет

Быть воспетым голосом моим,

То, что бессловесное, грохочет,

Иль во тьме подземный камень точит,

Или пробивается сквозь дым.

У меня не выяснены счёты

С пламенем, и ветром, и водой...

Оттого-то мне мои дремоты

Вдруг такие распахнут ворота

И ведут за чёрною звездой.

1942

Ташкент

* * *

Я всем прощение дарую

И в Воскресение Христа

Меня предавших в лоб целую,

А не предавшего — в уста.

Апрель 1946

Москва

                  <Дополнения>

* * *

Прокажённый молился...

Брюсов[MVV11]

То, что я делаю, способен делать каждый.

Я не тонул во льдах, не изнывал от жажды,

И с горсткой храбрецов не брал финляндский дот,

И в бурю не спасал какой-то пароход.

Ложиться спать, вставать, съедать обед убогий

И даже посидеть на камне у дороги,

И даже, повстречав падучую звезду

Иль серых облаков знакомую гряду,

Им улыбнуться вдруг — поди куда как трудно, —

Тем более дивлюсь своей судьбине чудной

И, привыкая к ней, привыкнуть не могу

Как к неотступному и зоркому врагу.

Затем, что из двухсот советских миллионов,

Живущих в благости отеческих законов,

Найдется ль кто-нибудь, кто свой горчайший час

На мой бы променял — я спрашиваю вас,

И не откинул бы с улыбкою сердитой

Моё прозвание как корень ядовитый?

О Господи! Воззри на лёгкий подвиг мой

И с миром отпусти свершившего домой.

Январь 1941

Фонтанный дом

* * *

Жить — так на воле,

Умирать — так дома.

Волково поле,

Жёлтая солома.

(День объявления войны)

22 июня 1941

* * *

А в зеркале двойник бурбонский профиль прячет

И думает, что он незаменим,

Что всё на свете он переиначит,

Что Пастернака перепастерначит,

А я не знаю, что мне делать с ним.

1943

Ташкент

Смерть

И комната, в которой я болею,

В последний раз болею на земле,

Как будто упирается в аллею

Высоких белоствольных тополей.

А этот первый — этот самый главный,

В величии своём самодержавный,

Но как заплещет, возликует он,

Когда, минуя тусклое оконце,

Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,

И смертный уничтожит сон.

Январь 1944

Ташкент

В тифу

Где-то ночка молодая,

Звёздная, морозная,..

Ой, худая, ой, худая

Голова тифозная.

Про себя воображает,

На подушке мечется,

Знать не знает, знать не знает,

Что во всём ответчица,

Что за речкой, что за садом

Кляча с гробом тащится.

Меня под землю не надо б,

Я одна — рассказчица.

1942

Ташкент

* * *

Когда я называю по привычке

Моих друзей заветных имена,

Всегда на этой странной перекличке

Мне отвечает только тишина.

8 ноября 1943

Ташкент

* * *

От странной лирики, где каждый шаг — секрет,

Где пропасти налево и направо,

Где под ногой, как лист увядший, слава,

По-видимому, мне спасенья нет.

Осень 1944

* * *

Лучше б я по самые плечи

Вбила в землю проклятое тело,

Если б знала, чему навстречу,

Обгоняя солнце, летела.

Июнь 1944

Ленинград

* * *

Последнюю и высшую награду

Моё молчанье — отдаю

Великомученику Ленинграду.

1944

Ташкент

Стеклянный звонок

Стеклянный звонок

Бежит со всех ног.

Неужто сегодня срок?

Постой у порога,

Подожди немного,

Меня не трогай

Ради Бога!

1944

* * *

И очертанья Фауста вдали —

Как города, где много чёрных башен

И колоколен с гулкими часами

И полночей, наполненных грозою,

И старичков с негётевской судьбой,

Шарманщиков, менял и букинистов,

Кто вызвал черта, кто с ним вел торговлю

И обманул его, а нам в наследство

Оставил эту сделку...

И выли трубы, зазывая смерть,

Под смертию смычки благоговели,

Когда какой-то странный инструмент

Предупредил, и женский голос сразу

Ответствовал, и я тогда проснулась.

8 августа 1945

* * *

Со шпаной в канавке

Возле кабака,

С пленными на лавке

Гру-зо-ви-ка.

Под густым туманом

Над Москвой-рекой,

С батькой-атаманом

В петельке тугой.

Я была со всеми,

С этими и с теми,

А теперь осталась

Я сама с собой.

Август 1946

Фонтанный дом

Ко входу в Светлицу

К сундучку с книгами

К Анне Ахматовой