Анна Ахматова. Бег Времени

Анна Ахматова

Бег Времени

1963

Пала седьмая завеса тумана,

Та, за которой приходит весна

Т.К.[MVV1]

ТАЙНЫ РЕМЕСЛА

Муза

Когда я ночью жду её прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

1924

Как и жить мне с этой обузой,

А ещё называют Музой,

Говорят: «Ты с ней на лугу»,

Говорят: «Божественный лепет...»

Жёстче, чем лихорадка, оттреплет,

И опять весь год ни гу-гу.

Творчество

Бывает так: какая-то истома;

В ушах не умолкает бой часов;

Вдали раскат стихающего грома.

Неузнанных и пленных голосов

Мне чудятся и жалобы и стоны,

Сужается какой-то тайный круг,

Но в этой бездне шёпотов и звонов

Встаёт один всё победивший звук.

Так вкруг него непоправимо тихо,

Что слышно, как в лесу растёт трава,

Как по земле идёт с котомкой лихо.

Но вот уже послышались слова

И легких рифм сигнальные звоночки, —

Тогда я начинаю понимать,

И просто продиктованные строчки

Ложатся в белоснежную тетрадь.

5 ноября 1936

Фонтанный Дом

* * *

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах всё быть должно некстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как жёлтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене...

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

21 января 1940

Поэт

Подумаешь, тоже работа, —

Беспечное это житьё:

Подслушать у музыки что-то

И выдать шутя за своё.

И чьё-то весёлое скерцо

В какие-то строки вложив,

Поклясться, что бедное сердце

Так стонет средь блещущих нив.

А после подслушать у леса,

У сосен, молчальниц на вид,

Пока дымовая завеса

Тумана повсюду стоит.

Налево беру и направо,

И даже, без чувства вины,

Немного у жизни лукавой

И всё — у ночной тишины.

Лето 1959

Комарово

Читатель

Не должен быть очень несчастным

И главное скрытным. О нет! —

Чтоб быть современнику ясным,

Весь настежь распахнут поэт.

И рампа торчит под ногами,

Всё мертвенно, пусто, светло,

Лайм-лайта холодное пламя

Его заклеймило чело.

А каждый читатель как тайна,

Как в землю закопанный клад,

Пусть самый последний, случайный,

Всю жизнь промолчавший подряд.

Там все, что природа запрячет,

Когда ей угодно, от нас.

Там кто-то таинственно плачет

В какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи,

И тени, и сколько прохлад.

Там те незнакомые очи

До света со мной говорят.

За что-то меня упрекают

И в чём-то согласны со мной...

Так исповедь льётся немая,

Беседы блаженнейший зной.

Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг.

А он неизменен и вечен —

Поэта неведомый друг.

Лето 1959

Комарово

Последнее стихотворение

Одно, словно кем-то встревоженный гром,

С дыханием жизни врывается в дом,

Смеётся, у горла трепещет,

И кружится, и рукоплещет.

Другое, в полночной родясь тишине,

Не знаю откуда крадётся ко мне,

Из зеркала смотрит пустого

И что-то бормочет сурово.

А есть и такие: средь белого дня,

Как будто почти что не видя меня,

Струятся по белой бумаге,

Как чистый источник в овраге.

А вот еще: тайное бродит вокруг —

Не звук и не цвет, не цвет и не звук, —

Гранится, меняется, вьётся,

А в руки живым не даётся.

Но это... по капельке выпило кровь,

Как в юности злая девчонка — любовь.

И, мне не сказавши ни слова,

Безмолвием сделалось снова.

И я не знавала жесточе беды —

Ушло, и его протянулись следы

К какому-то крайнему краю,

А я без него... умираю.

1 декабря 1959

Ленинград

Эпиграмма

Могла ли Биче словно Дант творить,

Или Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить,

Но, Боже, как их замолчать заставить?!

1958

Про стихи Нарбута

Н.Х.

Это — выжимки бессонниц,

Это — свеч кривых нагар,

Это — сотен белых звонниц

Первый утренний удар...

Это — тёплый подоконник

Под черниговской луной,

Это — пчёлы, это донник,

Это пыль, и мрак, и зной.

Апрель 1940

Москва

Учитель

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошёл и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал... И славы не дождался.

Он был предвестьем, предзнаменованьем

Всего, что с нами после совершилось,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —

И задохнулся...

16 января 1945

Памяти М.А. Булгакова

Вот это я тебе, взамен могильных роз,

Взамен кадильного куренья;

Ты так сурово жил и до конца донёс

Великолепное презренье.

Ты пил вино — ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе впустил

И с ней наедине остался.

И нет тебя, и всё вокруг молчит

О скорбной и высокой жизни,

Лишь голос мой, как флейта, прозвучит

И на твоей безмолвной тризне.

И кто подумать смел, что полоумной мне,

Мне, плакальщице дней погибших,

Мне, тлеющей на медленном огне,

Вcex потерявшей, всё забывшей,

Придётся вспоминать того, кто, полный сил,

И светлых замыслов, и воли,

Всё, кажется, вчера со мною говорил,

Скрывая дрожь предсмертной боли.

1940

Фонтанный Дом

Памяти Бориса Пильняка

Всё это разгадаешь ты один...

Когда бессонный мрак вокруг клокочет,

Тот солнечный, тот ландышевый клин

Врывается во тьму декабрьской ночи, —

И по тропинке я к тебе иду,

И ты смеёшься беззаботным смехом,

Но хвойный лес и камыши в пруду

Ответствуют каким-то странным эхом.

О, если этим мёртвого бужу,

Прости меня, я не могу иначе:

Я о тебе, как о своём, тужу

И каждому завидую, кто плачет,

Кто может плакать в этот страшный час

О тех, кто там лежит на дне оврага...

Но выкипела, не дойдя до глаз,

Глаза мои не освежила влага.

1938

Осипу Мандельштаму

Я над ними склонюсь, как над чашей,

В них заветных заметок не счесть —

Окровавленной юности нашей

Это чёрная нежная весть.

Тем же воздухом, так же над бездной

Я дышала когда-то в ночи,

В той ночи и пустой и железной,

Где напрасно зови и кричи.

О, как пряно дыханье гвоздики,

Мне когда-то приснившейся там, —

Там, где кружатся Эвридики,

Бык Европу везёт по волнам,

Там, где наши проносятся тени

Над Невой, над Невой, над Невой.

Там, где плещет Нева о ступени, —

Это пропуск в бессмертие твой.

Это ключики от квартиры,

О которой теперь ни гу-гу...

Это голос таинственной лиры,

На загробном гостящей лугу.

1957

Поздний ответ

Белорученька моя, чернокнижница

Марина Цветаева

Невидимка, двойник, пересмешник...

Что ты прячешься в чёрных кустах?

То забьёшься в дырявый скворешник,

То блеснешь на погибших крестах...

То кричишь из Маринкиной башни:

«Я сегодня вернулась домой,

Полюбуйтесь, родимые пашни,

Что за это случилось со мной!

Поглотила любимых пучина,

И разграблен родительский дом...»

Мы сегодня с тобою, Марина,

По столице полночной идем,

А за нами таких миллионы,

И безмолвнее шествия нет...

А вокруг погребальные звоны

Да московские хриплые стоны

Вьюги, наш заметающей след.

16 марта 1940

Фонтанный Дом

Борису Пастернаку

И снова осень валит Тамерланом,

В арбатских переулках тишина,

За полустанком или за туманом

Дорога непроезжая видна.

Так вот она, последняя... И ярость

Стихает, все равно что мир оглох.

Могучая евангельская старость

И тот горчайший гефсиманский вздох.

1947

Фонтанный Дом

Как птица, мне ответит эхо

Б.П.[MVV2]

Умолк вчера неповторимый голос,

И нас покинул собеседник рощ.

Он превратится в жизнь дающий колос

Или в тончайший, им воспетый дождь.

И все цветы, что только есть на свете,

Навстречу этой смерти расцвели.

Но сразу стало тихо на планете,

Носящей имя скромное... Земли.

11 июня 1960

Москва. Боткинская больница

Словно дочка слепого Эдипа,

Муза к смерти провидца вела,

А одна сумасшедшая липа

В этом траурном мае цвела

Прямо против окна, где когда-то

Он поведал мне, что перед ним

Вьётся путь золотой и крылатый,

Где он Вышнею волей храним.

11 июня 1960

Москва. Боткинская больница

Нас четверо

(Комаровские наброски)

Ужели и гитане гибкой

Все муки Данта суждены?

О. М.

Таким я вижу облик Ваш и взгляд.

Б. П.

О Муза Плача...

М. Ц.

...и отступилась я здесь от всего,

От земного всякого блага.

Духом, хранителем «места сего»

Стала лесная коряга.

Все мы недолго у жизни в гостях,

Жить — это только привычка.

Чудится мне на воздушных путях

Двух голосов перекличка.

Двух? — А ещё у восточной стены,

В зарослях крепкой малины,

Тёмная, свежая ветвь бузины,

Это — письмо от Марины.

1961, ноябрь

Гавань (больница)

Памяти М.М. Зощенко

Словно дальнему голосу внемлю,

А вокруг ничего, никого.

В эту чёрную добрую землю [MVV3]

Вы положите тело его.

Ни гранит, ни плакучая ива

Прах легчайший не осенят,

Только ветры морские с залива,

Чтоб оплакать его, прилетят...

Лето 1958

Комарово

Памяти Анты

Пусть это даже из другого цикла...

Мне видится улыбка ясных глаз,

И «умерла» так жалостно приникло

К прозванью милому,

Как будто первый раз

Я слышала его.

1960

Памяти Николая Пунина

И сердце то уже не отзовётся

На голос мой, ликуя и скорбя.

Все кончено... И песнь моя несётся

В пустую ночь, где больше нет тебя.

1953–1956

Царскосельские строки

Пятым действием драмы

Веет воздух осенний,

Каждая клумба в парке

Кажется свежей могилой.

Справлена горькая тризна,

И больше нечего делать.

Что же я медлю, словно

Скоро случится чудо.

Так тяжелую лодку можно

Удерживать слабой рукою

У пристани долго, прощаясь

С тем, кто остался на суше.

1921

Царское Село

* * *

Многое ещё, наверно, хочет

Быть воспетым голосом моим,

То, что бессловесное, грохочет,

Иль во тьме подземный камень точит,

Или пробивается сквозь дым.

У меня не выяснены счёты

С пламенем, и ветром, и водой...

Оттого-то мне мои дремоты

Вдруг такие распахнут ворота

И ведут за чёрною звездой.

1942

Ташкент

Выход книги

Тот день всегда необычаен.

Скрывая скуку, горечь, злость,

Поэт — приветливый хозяин,

Читатель — благосклонный гость.

Один ведёт гостей в хоромы,

Другой — под своды шалаша,

А третий — прямо в ночь истомы,

Моим — и дыба хороша.

Зачем, какие и откуда

И по дороге в никуда,

Что их влечет — какое чудо,

Какая чёрная звезда?

Но всем им несомненно ясно,

Каких за это ждать наград,

Что оставаться здесь опасно,

Что это не Эдемский сад.

А вот поди ж! Опять нахлынут,

И этот час неотвратим...

И мимоходом сердце вынут

Глухим сочувствием своим.

13 августа 1962 (днём)

Комарово

СТИХИ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

* * *

Если плещется лунная жуть,

Город весь в ядовитом растворе.

Без малейшей надежды заснуть

Вижу я сквозь зелёную муть

И не детство мое, и не море,

И не бабочек брачный полет

Над грядой белоснежных нарциссов

В тот какой-то шестнадцатый год,

А застывший навек хоровод

Надмогильных твоих кипарисов.

1928

Фонтанный Дом

Двустишие

От других мне хвала — что зола,

От тебя и хула — похвала.

1931

Последний тост

Я пью за разорённый дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоём,

И за тебя я пью, —

За ложь меня предавших губ,

За мёртвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

1934

* * *

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп —

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей,

За то, что я верна осталась

Печальной Родине моей.

Пусть так, без палача и плахи

Поэту на земле не быть,

Нам покаянные рубахи,

Нам со свечой идти и выть...

1935

* * *

Привольем пахнет дикий мёд,

Пыль — солнечным лучом,

Фиалкою — девичий рот,

А золото — ничем.

Водою пахнет резеда

И яблоком — любовь,

Но мы узнали навсегда,

Что кровью пахнет только кровь.

И напрасно наместник Рима

Мыл руки пред всем народом

Под зловещие крики черни;

И шотландская королева

Напрасно с узких ладоней

Стирала красные брызги

В душном мраке царского дома...

1933

* * *

В лесу голосуют деревья

Н. Заболоцкий

И вот: наперекор тому,

Что смерть глядит в глаза,

Опять по слову твоему

Я голосую — за:

За то, чтоб дверью стала дверь,

Звонок опять звонком,

Чтоб сердцем стал угрюмый зверь

В груди. А дело в том,

Что суждено нам всем узнать,

Что значит третий год не спать,

Что значит утром узнавать

О тех, кто в ночь погиб.

* * *

Не прислал ли лебедя за мною,

Или лодку, или чёрный плот? —

Он в шестнадцатом году весною

Обещал, что скоро сам придёт.

Он в шестнадцатом году весною

Говорил, что птицей прилечу

Через мрак и смерть к его покою,

Прикоснусь крылом к его плечу.

Мне его еще смеются очи

И теперь, шестнадцатой весной.

Что мне делать! Ангел полуночи

До зари беседует со мной.

1936

Москва

* * *

Памяти Н.В. Недоброво

Одни глядятся в ласковые взоры,

Другие пьют до солнечных лучей,

А я всю ночь веду переговоры

С неукротимой совестью своей.

Я говорю: «Твоё несу я бремя

Тяжелое, ты знаешь, сколько лет».

Но для неё не существует время,

И для неё пространства в мире нет.

И снова чёрный масленичный вечер,

Зловещий парк, неспешный бег коня.

И полный счастья и веселья ветер,

С небесных круч слетевший на меня.

А надо мной спокойный и двурогий

Стоит свидетель... О, туда, туда,

По древней по Подкапризовой дороге,

Где лебеди и мёртвая вода.

Осень 1936

Фонтанный Дом

Юность

Мои молодые руки

Тот договор подписали

Среди цветочных киосков

И граммофонного треска,

Под взглядом косым и пьяным

Газовых фонарей.

И старше была я века

Ровно на десять лет.

А на закат наложен

Был белый траур черёмух,

Что осыпался мелким,

Душистым, сухим дождём...

И облака сквозили

Кровавой Цусимской пеной,

И плавно ландо катили

Теперешних мертвецов...

А нам бы тогдашний вечер

Показался бы маскарадом,

Показался бы карнавалом,

Феерией grand-gala...

От дома того — ни щепки,

Та вырублена аллея,

Давно опочили в музее

Те шляпы и башмачки.

Кто знает, как пусто небо

На месте упавшей башни,

Кто знает, как тихо в доме,

Куда не вернулся сын.

Ты неотступен, как совесть,

Как воздух, всегда со мною —

Зачем же зовешь к ответу? —

Свидетелей знаю твоих:

То Павловского вокзала

Накалённый музыкой купол

И водопад белогривый

У Баболовского дворца.

1940

ТАШКЕНТСКИЕ СТРАНИЦЫ

М. Сарьян. Анна Ахматова

Смерть

Я была на краю чего-то,

Чему верного нет названья...

Зазывающая дремота,

От себя самой ускользанье...

А я уже стою на подступах к чему-то,

Что достаётся всем, но разною ценой...

На этом корабле есть для меня каюта,

И ветер в парусах, и страшная минута

Прощания с моей родной страной.

Август 1942

Дюрмень

И комната, в которой я болею,

В последний раз болею на земле,

Как будто упирается в аллею

Высоких белоствольных тополей,

А этот первый — этот самый главный,

В величии своём самодержавный,

Но как заплещет, возликует он,

Когда, минуя тусклое оконце,

Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,

И смертный уничтожит сон

Interieur

Когда лежит луна ломтём Чарджуйской дыни

Нa краешке окна, и духота кругом,

Когда закрыта дверь, и заколдован дом

Воздушной веткой голубых глициний,

И в чашке глиняной холодная вода,

И полотенца снег, и свечка восковая, —

Как для обряда всё. И лишь, не уставая,

Грохочет тишина, моих не слыша слов,

Тогда из черноты Рембрандтовских углов

Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,

Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже...

Здесь одиночество меня поймало в сети,

Хозяйкин чёрный кот глядит, как глаз столетий,

И в зеркале двойник не хочет мне помочь.

Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.

28 марта 1944

Ташкент

* * *

Как ни стремилась к Пальмире я

Золотоглавой,

Но суждено здесь дожить мне до

Первой розы.

Персик цветёт, и фиалок дым

Чёрно-лиловый...

Кто мне посмеет сказать, что здесь

Злая чужбина.

Разве я стала совсем не та,

Что там, у моря,

Разве забыли мои уста

Твой привкус, горе?!

На этой древней сухой земле

Я снова дома...

Китайский ветер поёт во мгле,

И всё знакомо...

1944

Ташкент

В тифу

Где-то ночка молодая,

Звёздная, морозная...

Ой, худая, ой, худая

Голова тифозная.

Про себя воображает,

На подушке мечется,

Знать не знает, знать не знает,

Что во всём ответчица,

Что за речкой, что за садом

Кляча с гробом тащится,

Меня под землю не надо б,

Я одна — рассказчица.

1942

Ташкент. ТАШМИ

(в тифозном бреду)

* * *

А умирать поедем в Самарканд

На родину бессмертных роз...

(В тифозном бреду)

Последнее возвращение

У меня одна дорога:

От окна и до порога.

Песня

День шёл за днём — и то и сё

Как будто бы происходило

Обыкновенно, но чрез всё

Уж одиночество сквозило.

Припахивало табаком,

Мышами, сундуком открытым

И обступало ядовитым

Туманцем.

25 июля 1944

Ленинград

Ташкент зацветает

Словно по чьему-то повеленью,

Сразу стало в городе светло —

Это в каждый двор по привиденью

Белому и лёгкому вошло.

И дыханье их понятней слова,

А подобье их обречено

Среди небо жгуче-голубого

На арычное ложится дно.

Я буду помнить звёздный кров

В сиянье вечных слав

И маленьких баранчуков

У чёрнокосых матерей

На молодых руках.

1944

* * *

И очертанья Фауста вдали

Как города, где много чёрных башен,

И колоколен с гулкими часами,

И полночей, наполненных грозою,

И старичков с негётевской судьбою,

Шарманщиков, менял и букинистов,

Кто вызвал чёрта, кто с ним вел торговлю

И обманул его, а нам в наследство

Оставил эту сделку…

И выли трубы, зазывая смерть,

Пред смертию смычки благоговели,

Когда какой-то странный инструмент

Предупредил, и женский голос сразу

Ответствовал, и я тогда проснулась.

1945

Вторая годовщина

Нет, я не выплакала их.

Они внутри скипелись сами.

И всё проходит пред глазами

Давно без них, всегда без них.

Без них меня томит и душит

Обиды и разлуки боль.

Проникла в кровь — трезвит и сушит

Их всёсжигающая соль.

Но мнится мне: в сорок четвёртом,

И не в июня ль первый день,

Как на шелку возникла стёртом

Твоя страдальческая тень.

Ещё на всём печать лежала

Великих бед, недавних гроз, —

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слёз.

31 мая 1946

Ленинград

* * *

Со шпаной в канавке

Возле кабака,

С пленными на лавке

Грузовика.

Под густым туманом

Над Москвой-рекой,

С батькой-атаманом

В петельке тугой.

Я была со всеми,

С этими и с теми,

А теперь осталась

Я сама с собой.

1946

Л.Н. Гумилёв в заключении. 1953

Черепки

You cannot leave your

mother an orphan.

Joyce

Мне, лишённой огня и воды,

Разлучённой с единственным сыном…

На позорном помосте беды

Как под тронным стою балдахином…

Вот и доспорился, яростный спорщик,

До енисейских равнин…

Вам он бродяга, шуан, заговорщик,

Мне он — единственный сын.

Семь тысяч три километра…

Не услышишь, как мать зовёт,

В грозном вое полярного ветра,

В тесноте обступивших невзгод,

Там дичаешь, звереешь — ты милый,

Ты последний и первый, ты — наш.

Над моей ленинградской могилой

Равнодушная бродит весна.

Кому и когда говорила,

Зачем от людей не таю,

Что каторга сына сгноила,

Что Музу засекли мою.

Я всех на земле виноватей,

Кто был и кто будет, кто есть,

И мне в сумасшедшей палате

Валяться — великая честь.

Вы меня, как убитого зверя,

На кровавый подымете крюк,

Чтоб, хихикая и не веря,

Иноземцы бродили вокруг

И писали в почтенных газетах,

Что мой дар несравненный угас,

Что была я поэтом в поэтах,

Но мой пробил тринадцатый час.

1949

ВЕРЕНИЦА ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

Бег времени

Что войны, что чума? — Конец им виден скорый,

Их приговор почти произнесён,

Но кто нас защитит от ужаса, который

Был бегом времени когда-то наречён?

1961–1962

Имя

Татарское, дремучее

Пришло из никуда.

К любой беде липучее.

Само оно — беда.

За такую скоморошину,

Откровенно говоря,

Мне свинцовую горошину

Ждать бы от секретаря.

А тебе ещё мало по-русски,

И ты хочешь на всех языках

Знать, как круты подъёмы и спуски

И почём у нас совесть и страх.

К стихам

Вы так вели по бездорожью,

Как в мрак падучая звезда.

Вы были горечью и ложью,

А утешеньем — никогда.

В каждом древе распятый Господь

В каждом колосе Тело Христово,

И молитвы пречистое слово

Исцеляет болящую плоть.

1946

Конец Демона

Словно Врубель наш вдохновенный,

Лунный луч тот профиль чертил.

И поведал ветер блаженный

То, что Лермонтов утаил.

И было сердцу ничего не надо,

Когда пила я этот жгучий зной.

«Онегина» воздушная громада,

Как облако, стояла надо мной.

Я всем прощение дарую

И в Воскресение Христа

Меня предавших в лоб целую,

А не предавшего — в уста.

1947

О своём я уже не заплачу,

Но не видеть бы мне на земле

Золотое клеймо неудачи

На ещё безмятежном челе.

1962

Взоры огненней огня

И усмешка Леля...

Не обманывай меня,

Первое апреля!

31 марта 1963

Комарово

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор. К смерти всё готово.

Всего проченее на земле — печаль

И долговечней царственное слово.

1945

…И на этом сквозняке

Исчезают мысли, чувства…

Даже вечное искусство

Нынче как-то налегке.

Ташкент

И скупо оно, и богато,

То сердце… богатства таи!

Чего ж ты молчишь виновато?

Глаза б не глядели мои!

Десятые годы

И слава лебедью плыла

Сквозь золотистый дым.

А ты, любовь, всегда была

Отчаяньем моим.

Десятые годы

Из цикла «Ташкентские страницы»

В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,

Светила нам только зловещая тьма,

Своё бормотали арыки,

И Азией пахли гвоздики.

И мы проходили сквозь город чужой,

Сквозь дымную песнь и полуденный зной, —

Одни под созвездием Змея,

Взглянуть друг на друга не смея.

То мог быть Стамбул или даже Багдад,

Но, увы! Не Варшава, не Ленинград,

И горькое это несходство

Душило, как воздух сиротства.

И чудилось: рядом шагают века,

И в бубен незримая била рука,

И звуки, как тайные знаки,

Пред нами кружились во мраке.

Мы были с тобою в таинственной мгле,

Как будто вы шли по ничейной земле,

Но месяц алмазной фелукой

Вдруг выплыл над встречей-разлукой…

И если вернётся та ночь и к тебе

В твоей для меня непонятной судьбе,

Ты знай, что приснилась кому-то

Священная эта минута.

1 декабря 1959

Ленинград

ШИПОВНИК ЦВЕТЁТ

(Стихи из сожженной тетради)

And thou art distant in humanity.

Keats[MVV4]

Вместо посвящения

Вместо праздничного поздравленья

Этот ветер, жёсткий и сухой,

Принесет вам только запах тленья,

Привкус дыма и стихотворенья,

Что моей написаны рукой.

24 декабря 1961

Ленинград

Сожжённая тетрадь

Уже красуется на книжной полке

Твоя благополучная сестра,

А над тобою звёздных стай осколки

И под тобою угольки костра.

Как ты молила, как ты жить хотела,

Как ты боялась едкого огня,

Но вдруг твое затрепетало тело,

А голос, улетая, клял меня.

И сразу все зашелестели сосны

И отразились в недрах лунных вод,

А вкруг костра священнейшие вёсны

Уже вели надгробный хоровод.

1961

Наяву

И время прочь, и пространство прочь,

Я всё разглядела сквозь белую ночь —

И нарцисс в хрустале у тебя на столе,

И сигары синий дымок.

И то зеркало, где, как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь.

Только ты мне не можешь помочь.

13 июня 1946

Фонтанный Дом

Во сне

Чёрную и прочную разлуку

Я несу с тобою наравне.

Что ж ты плачешь? Дай мне лучше руку,

Обещай опять прийти во сне.

Мне с тобою как горе с горою...

Мне с тобой на свете встречи нет.

Только б ты полночною порою

Через звёзды мне прислал привет.

13 февраля 1946

Песенка

Таинственной невстречи

Пустынны торжества,

Несказанные речи,

Безмолвные слова.

Нескрещенные взгляды

Не знают, где им лечь.

И только слёзы рады,

Что можно долго течь.

Шиповник Подмосковья,

Увы! при чём-то тут...

И это всё любовью

Бессмертной назовут.

1956

Другая песенка

Несказанные речи

Я больше не твержу,

Но в память той невстречи

Шиповник посажу.

Как сияло там и пело

Нашей встречи чудо,

Я вернуться не хотела

Никуда оттуда.

Горькой было мне усладой

Счастье вместо долга,

Говорила с кем не надо,

Говорила долго.

Пусть влюблённых страсти душат,

Требуя ответа,

Мы же, милый, только души

У предела света.

1956

Сон

Сладко ль видеть неземные сны?[MVV5]

А. Блок

Был вещим этот сон или не вещим...

Марс воссиял среди небесных звезд,

Он алым стал, искрящимся, зловещим,

А мне в ту ночь приснился твой приезд,—

Он был во всём... И в баховской чаконе

И в розах, что напрасно расцвели,

И в деревенском колокольном звоне

Над чернотой распаханной земли,

И в осени, что подошла вплотную

И вдруг, раздумав, спряталась опять.

О август мой, как мог ты весть такую

Мне в годовщину страшную отдать!

Чем отплачу за царственный подарок?

Куда идти и с кем торжествовать?

И вот пишу, как прежде без помарок,

Мои стихи в сожжённую тетрадь.

14 августа 1956

Старки — Москва

По той дороге, где Донской

Вёл рать великую когда-то,

Где ветер помнит супостата,

Где месяц жёлтый и рогатый, —

Я шла, как в глубине морской...

Шиповник так благоухал,

Что даже превратился в слово,

И встретить я была готова

Моей судьбы девятый вал.

1956

Под Коломной

Воспоминание

Ты выдумал меня. Такой на свете нет,

Такой на свете быть не может.

Ни врач не исцелит, не утолит поэт, —

Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.

Мы встретились с тобой в невероятный год,

Когда уже иссякли мира силы,

Всё было в трауре, всё никло от невзгод,

И были свежи лишь могилы.

Без фонарей как смоль был чёрен невский вал,

Глухая ночь вокруг стеной стояла...

Так вот когда тебя мой голос вызывал!

Что делала — сама ещё не понимала.

И ты пришёл ко мне, как бы звездой ведом,

По осени трагической ступая,

В тот навсегда опустошённый дом,

Откуда унеслась стихов сожжённых стая.

18 августа 1956

Старки

8а

Пусть мой корабль пошёл на дно,

Дом превратился в дым...

Читайте все — мне всё равно,

Я говорю с одним,

Кто был ни в чём не виноват,

А впрочем, мне ни сват, ни брат

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как в сердце быть уколотым

И слышать крик: умри!

Что на Фонтанке золотом

Писали фонари?

1956

В разбитом зеркале

Непоправимые слова

Я слушала в тот вечер звездный,

И закружилась голова,

Как над пылающею бездной.

И гибель выла у дверей,

И ухал чёрный сад, как филин,

И город, смертно обессилен,

Был Трои в этот час древней,

Тот час был нестерпимо ярок

И, кажется, звенел до слёз.

Ты отдал мне не тот подарок,

Который издалёка вёз.

Казался он пустой забавой

В тот вечер огненный тебе.

И стал он медленной отравой

В моей загадочной Судьбе.

И он всех бед моих предтеча, —

Не будем вспоминать о нём —

Несостоявшаяся встреча

Ещё рыдает за углом.

1956

Ты опять со мной, подруга осень![MVV6]

Ин. Анненский

Пусть кто-то ещё отдыхает на юге

И нежится в райском саду.

Здесь северно очень — и осень в подруги

Я выбрала в этом году.

Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,

Где, может быть, я умерла,

И, кажется, будто глядится Суоми

В пустые свои зеркала.[MVV7]

Иду между чёрных приземистых ёлок,

Там вереск на ветер похож,

И светится месяца тусклый осколок,

Как финский зазубренный нож.

Сюда принесла я блаженную память

Последней невстречи с тобой —

Холодное, чистое, лёгкое пламя

Победы моей над судьбой.

1956

Комарово

Сонет-эпилог

Против воли я твой, царица, берег покинул.

«Энеида», песнь 6, 460

Ромео не было, Эней, конечно, был.

А.

Не пугайся, — я ещё похожей

Нас теперь изобразить могу,

Призрак ты — иль человек прохожий,

Тень твою зачем-то берегу.

Был недолго ты моим Энеем, —

Я тогда отделалась костром.

Друг о друге мы молчать умеем.

И забыл ты мой проклятый дом.

Ты забыл те, в ужасе и в муке,

Сквозь огонь протянутые руки

И надежды окаянной весть.

Ты не знаешь, что тебе простили...

Создан Рим, плывут стада флотилий,

И победу славословит лесть.

1962

Комарово

Через много лет

...Men che dramma

Di sangue m'e rimasa, che non tremi.

Purg. XXX[MVV8]

Ты стихи мои требуешь прямо...

Как-нибудь проживёшь и без них.

Пусть в крови не осталось и грамма,

Не впитавшего горечи их.

Мы сжигаем несбыточной жизни

Золотые и пышные дни,

И про встречу в небесной Отчизне

Нам ночные не шепчут огни.

И от наших великолепий

Холодочка струится волна,

Словно мы на таинственном склепе

Чьи-то, вздрогнув, прочли имена.

Не придумать разлуку бездонней,

Лучше б сразу тогда... наповал! —

И, наверное, нас разлучённей

В этом мире никто не бывал.

1962

Москва

И это станет для людей

Как времена Веспасиана,

А было это — тольо рана

И муки облачко над ней.

18 деабря 1964. Ночь

Рим

* * *

Дорогою ценой и нежданной

Я узнала, что помнишь и ждёшь.

А быть может, и место найдёшь

Ты — могилы моей безымянной.

Август 1946

Фонтанный Дом

* * *

Особенных претензий не имею

Я к этому сиятельному дому,

Но так случилось, что почти всю жизнь

Я прожила под знаменитой кровлей

Фонтанного дворца… Я нищей

В него вошла и нищей выхожу…

1952

* * *

За тебя я заплатила

Чистоганом,

Ровно десять лет ходила

Под наганом.

Ни налево, ни направо

Не глядела,

А за мной худая слава

Шелестела.

1955

Красная Конница

* * *

Прошло пять лет,— и залечила раны,

Жестокой нанесённые войной,

Страна моя,

И русские поляны

Опять полны студёной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,

Путь указуя моряку, горят,

На их огонь, как в дружеские очи,

Далёко с моря моряки глядят.

Где танк гремел — там ныне мирный трактор,

Где выл пожар — благоухает сад,

И по изрытому когда-то тракту

Автомобили лёгкие летят.

Где елей искалеченные руки

Взывали к мщенью — зеленеет ель,

И там, где сердце ныло от разлуки,—

Там мать поёт, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,

Страна моя!

Но живы навсегда

В сокровищнице памяти народной

Войной испепелённые года.

Для мирной жизни юных поколений,

От Каспия и до полярных льдов,

Как памятники выжженных селений,

Встают громады новых городов.

Май 1950

Приморский парк Победы

Ещё недавно плоская коса,

черневшая уныло в невской дельте,

как при Петре, была покрыта мхом

и ледяною пеною омыта.

Скучали там две-три плакучих ивы,

и дряхлая рыбацкая ладья

в песке прибрежном грустно догнивала.

И буйный ветер гостем был единым

Безлюдного и мёртвого болота.

Но ранним утром вышли ленинградцы

бесчисленными толпами на взморье.

И каждый посадил по деревцу

на той косе, и топкой и пустынной,

на память о великом Дне Победы.

И вот сегодня — это светлый сад,

привольный, ясный, под огромным небом:

курчавятся и зацветают ветки,

жужжат шмели, и бабочки порхают,

и соком наливаются дубки,

а лиственницы нежные и липы

в спокойных водах тихого канала,

как в зеркале, любуются собой…

И там, где прежде парус одинокий

белел в серебряном тумане моря, —

десятки быстрокрылых, лёгких яхт

на воле тешатся…

Издалека

восторженные клики с стадиона

доносятся…

Да, это парк Победы.

1950

Песня мира

Качаясь на волнах эфира,

Минуя горы и моря,

Лети, лети голубкой мира,

О песня звонкая моя!

И расскажи тому, кто слышит,

Как близок долгожданный век,

Чем ныне и живёт и дышит

В твоей Отчизне человек.

Ты не одна — их будет много,

С тобой летящих голубей, —

Вас у далёкого порога

Ждёт сердце ласковых друзей.

Лети в закат багрово-алый,

В удушливый фабричный дым,

И в негритянские кварталы,

И к водам Ганга голубым.

1950

Говорят дети

В садах впервые загорелись маки,

И лету рад, и вольно дышит город

Приморским ветром свежим и солёным.

По рекам лодки пёстрые скользят,

И юных липок лёгонькие тени —

Пришелиц милых — на сухом асфальте,

Как свежая улыбка…

Вдруг горькие ворвались в город звуки,

Из хора эти голоса — из хора сирот, —

И звуков нет возвышенней и чище,

Негромкие, но слышны на весь мир.

И в рупоре сегодня этот голос,

Пронзительный, как флейта. Он несётся

Из-под каштанов душного Парижа,

Из опустевших рейнских городов,

Из Рима древнего.

И он доходчив,

Как жаворонка утренняя песня.

Он — всем родной и до конца понятный…

О, это тот сегодня говорит,

Кто над своей увидел колыбелью

Безумьем искажённые глаза,

Что прежде на него всегда глядели,

Как две звезды, —

и это тот,

Кто спрашивал: «Когда отца убили?»

Ему никто не смеет возразить,

Остановить его и переспорить.

Вот он, светлоголовый, ясноглазый,

Всеобщий сын, всеобщий внук.

Клянёмся

Его мы сохранить для счачтья мира!

1 июня 1950

В пионерлагере

Ане Каминской

Здравствуй, племя молодое, незнакомое

Пушкин

Как будто заблудившись в нежном лете,

Бродила я вдоль липовых аллей

И увидала, как плясали дети

Под лёгкой сеткой молодых ветвей.

Среди деревьев этот резвый танец,

И сквозь загар пробившийся румянец,

И быстрые движенья смуглых рук

На миг заворожили всё вокруг.

Алмазами казались солнца блики,

Волшебный ветерок перелетал

И то лесною веял земляникой,

То соснами столетними дышал.

Под ярко-голубыми небесами

Огромный парк был полон голосами,

И даже эхо стало молодым…

…Там дети шли с знамёнами своими,

И Родина сама,

любуясь ими,

Незримое чело склонила к ним.

Июль 1950

Павловск

* * *

Не повторяй — душа твоя богата —

Того, что было сказано когда-то,

Но, может быть, поэзия сама —

Одна великолепная цитата.

1956

Городу Пушкина

И царскосельские хранительные сени…

Пушкин

О, горе мне! Они тебя сожгли…

О, встреча, что разлуки тяжелее!..

Здесь был фонтан, высокие аллеи,

Громада парка древнего вдали,

Заря была себя самой алее,

В апреле запах прели и земли,

И первый поцелуй…

8 ноября 1945

Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,

Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.

Одичалые розы пурпурным шиповником стали,

А лицейские гимны все так же заздравно звучат.

Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивной судьбою,

Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —

И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою

Очертанья живые моих царскосельских садов.

4 октября 1957

Москва

* * *

Все, кого и не звали, в Италии, —

Шлют с дороги прощальный привет.

Я осталась в моем зазеркалии,

Где ни Рима, ни Падуи нет.

Под святыми и грешными фресками

Не пройду я знакомым путём

И не буду с леонардесками

Переглядываться тайком.

Никому я не буду сопутствовать,

И охоты мне странствовать нет…

Мне к лицу стало всюду отсутствовать

Вот уж скоро четырнадцать лет.

26 сентября 1957 — 7 февраля 1958

Москва

Окончено 16 апреля 1963

* * *

Не мудрено, что похоронным звоном

Звучит порой мой непокорный стих

И что грущу. Уже за Флегетоном

Три четверти читателей моих.

А вы, друзья! Осталось вас не много, —

Мне оттого вы с каждым днем милей…

Какой короткой сделалась дорога,

Которая казалась всех длинней.

3 марта 1958

Болшево

* * *

Лебедь тешится моя!

Пушкин

Ты напрасно мне под ноги мечешь

И величье, и славу, и власть,

Разве этим и вправду излечишь

Песнопения светлую страсть.

Разве этим развеешь обиду,

Или золотом лечат тоску,

Может быть, я и сдамся для виду,

Не притронусь я дулом виску.

Смерть стоит всё равно у порога,

Ты гони её или зови.

А за нею темнеет дорога,

По которой ползла я в крови,

А за нею десятилетья

Скуки, страха и той пустоты,

О которой могла бы пропеть я,

Да боюсь, что расплачешься ты.

Что ж прощай! — Я живу не в пустыне,

Ночь со мной и всегдашняя Русь.

Так спаси же меня от гордыни,

В остальном я сама разберусь.

1958

Москва

Приморский сонет

Здесь всё меня переживёт,

Всё, даже ветхие скворешни,

И этот воздух, воздух вешний,

Морской свершивший перелёт.

И голос вечности зовёт

С неодолимостью нездешней,

И над цветущею черешней

Сиянье лёгкий месяц льёт.

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,

Дорога не скажу куда...

Там средь стволов ещё светлее,

И всё похоже на аллею

У царскосельского пруда.

Июнь 1958

Комарово

Ахматова. Комарово. Осень 1964 г.

Музыка

Д.Д. Шостаковичу

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах её края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

Когда последний друг отвёл глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела, словно первая гроза,

Иль будто все цветы заговорили.

1958

Летний сад

Я к розам хочу, в тот единственный сад,

Где лучшая в мире стоит из оград.

Где статуи помнят меня молодой,

А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип

Мне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывёт сквозь века,

Любуясь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов

Врагов и друзей, друзей и врагов.

А шествию теней не видно конца

От вазы гранитной до двери дворца.

Там шепчутся белые ночи мои

О чьей-то высокой и тайной любви.

И всё перламутром и яшмой горит,

Но света источник таинственно скрыт.

1959

Портрет автора в молодости

Он не траурный, он не мрачный,

Он почти как сквозной дымок,

Полуброшенной новобрачной

Чёрно-белый лёгкий венок,

А под ним тот профиль горбатый.

И парижской чёлки атлас.

И зелёный, продолговатый,

Очень зорко видящий глаз.

1958

* * *

Все ушли, и никто не вернулся,

Только, верный обету любви,

Мой последний, лишь ты оглянулся,

Чтоб увидеть все небо в крови.

Дом был проклят, и проклято дело,

Тщетно песня звенела нежней,

И глаза я поднять не посмела

Перед страшной судьбою своей.

Осквернили пречистое слово,

Растоптали священный глагол,

Чтоб с сиделками тридцать седьмого

Мыла я окровавленный пол.

Разлучили с единственным сыном,

В казематах пытали друзей,

Окружили невидимым тыном

Крепко слаженной слежки своей.

Наградили меня немотою,

На весь мир окаянно кляня,

Окормили меня клеветою,

Опоили отравой меня

И, до самого края доведши,

Почему-то оставили там.

Любо мне, городской сумасшедшей,

По предсмертным бродить площадям.

1959

Подражание Кафке

Другие уводят любимых, —

Я с завистью вслед не гляжу.

Одна на скамье подсудимых

Я скоро полвека сижу.

Вокруг пререканья и давка

И приторный запах чернил.

Такое придумывал Кафка

И Чарли изобразил.

И в тех пререканиях важных,

Как в цепких объятиях сна,

Все три поколенья присяжных

Решили: виновна она.

Меняются лица конвоя,

В инфаркте шестой прокурор…

А где-то темнеет от зноя

Огромный небесный простор,

И полное прелести лето

Гуляет на том берегу…

Я это блаженное «где-то»

Представить себе не могу.

Я глохну от зычных проклятий,

Я ватник сносила дотла.

Неужто я всех виноватей

На этой планете была?

1960

Песенки

Милашевский. Анна Ахматова. 1959

Дорожная или Голос из темноты

Кто чего боится,

То с тем и случится, —

Ничего бояться не надо.

Эта песня пета,

Пета, да не эта,

А другая тоже

На неё похожа...

Боже!

1943

Ташкент

Застольная

Под узорной скатертью

Не видать стола.

Я стихам не матерью,

Мачехой была.

Эх! — бумага белая,

Строчек ровный ряд.

Сколько раз глядела я,

Как они горят,

Сплетней изувечены,

Биты кистенём,

Мечены, отмечены

Каторжным клеймом.

Любовная

За тебя я заплатила

Чистоганом,

Ровно десять лет ходила

Под наганом.

Ни налево, ни направо

Не глядела,

А за мной худая слава

Шелестела.

1956

Лишняя

Тешил ужас, грела вьюга,

Вёл вдоль смерти — мрак.

Отняты мы друг у друга…

Разве можно так?

Если хочешь — расколдую,

Доброй быть позволь:

Выбирай себе любую,

Но не эту боль.

Июль 1959

Комарово

Прощальная

Не смеялась и не пела,

Целый день молчала,

А всего с тобой хотела

С самого начала:

Беззаботной первой ссоры,

Полной светлых бредней,

И безмолвной, чёрствой, скорой

Трапезы последней.

1959

Последняя

Услаждала бредами,

Пением могил.

Наделяла бедами

Свыше всяких сил.

Занавес неподнятый,

Хоровод теней, —

Оттого и отнятый

Был мне всех родней.

Это всё поведано

Самой глуби роз,

Но забыть мне не дано

Вкус вчерашних слёз.

1964

Три стихотворения

Отрывок

...И мне показалось, что это огни

Со мною летят до рассвета,

И я не дозналась — какого они,

Глаза эти странные, цвета.

И всё трепетало и пело вокруг,

И я не узнала — ты враг или друг,

Зима это или лето.

21 июня 1959

Москва

Мартовская элегия

Прошлогодних сокровищ моих

Мне надолго, к несчастию, хватит,

Знаешь сам, половины из них

Злая память никак не истратит:

Набок сбившийся куполок,

Грай вороний и вопль паровоза,

И как будто отбывшая срок

Ковылявшая в поле берёза,

И огромных библейских дубов

Полуночная тайная сходка,

И из чьих-то приплывшая снов

И почти затонувшая лодка...

Побелив эти пашни чуть-чуть,

Там предзимье уже побродило,

Дали все в непроглядную муть

Ненароком оно превратило.

И казалось, что после конца

Никогда ничего не бывает...

Кто же бродит опять у крыльца

И по имени нас окликает?

Кто приник к ледяному стеклу

И рукою, как веткою, машет?..

А в ответ в паутинном углу

Зайчик солнечный в зеркале пляшет.

Февраль 1960

Москва — Ленинград

Не стращай меня грозной судьбой

И великою северной скукой.

Нынче праздник наш первый с тобой,

И зовут этот праздник — разлукой.

Ничего, что не встретим зарю,

Что луна не блуждала над нами,

Я сегодня тебя одарю

Небывалыми в мире дарами:

Отраженьем моим на воде

В час, как речке вечерней не спится,

Взглядом тем, что падучей звезде

Не помог в небеса возвратиться.

Эхом голоса, что изнемог,

А тогда был и свежий и летний, —

Чтоб ты слышать без трепета мог

Воронья подмосковного сплетни,

Чтобы сырость октябрьского дня

Стала слаще, чем майская нега...

Вспоминай же, мой ангел, меня,

Вспоминай хоть до первого снега.

15 октября 1959

Москва, Ярославское шоссе

Рисунок на книге стихов

Он не траурный, он не мрачный,

Он почти как сквозной дымок,

Полуброшенной новобрачной

Чёрно-белый.

АНТИЧНАЯ СТРАНИЧКА

Лев Сморгон. Анна Ахматова. 1963

Смерть Софокла

Тогда царь понял, что умер Софокл.

Легенда

На дом Софокла в ночь слетел с небес орёл

И мрачно хор цикад вдруг зазвенел из сада.

А в этот час уже в бессмертье гений шёл,

Минуя вражий стан у стен родного града.

Так вот когда царю приснился странный сон:

Сам Дионис ему снять повелел осаду,

Чтоб шумом не мешать обряду похорон

И дать афинянам почтить его отраду.

1961

Александр у Фив

Наверно, страшен был и грозен юный царь,

Когда он произнёс: «Ты уничтожишь Фивы».

И старый вождь узрел тот город горделивый,

Каким он знал его ещё когда-то встарь.

Всё, всё предать огню! И царь перечислял

И башни, и врата, и храмы — чудо света! —

Но вдруг задумался и, просветлев, сказал:

«Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта».

Октябрь 1961

Больница в Гавани

(под кислородом)

* * *

Опять подошли «незабвенные» даты.

И нет среди них ни одной не проклятой.

Но самой проклятой восходит заря,

Я знаю: колотится сердце не зря —

От звонкой минуты пред бурей морскою

Оно наливается мутной тоскою.

На прошлом я чёрный поставила крест,

Чего же ты хочешь, товарищ Зюйд-Вест?

Но ломятся в комнату липы и клёны,

Гудит и бесстыдствует табор зелёный

И к брюху мостов подкатила вода

И всё как тогда, и всё как тогда...

А в Мраморном крайнее пусто окно,

Там пью я с тобой ледяное вино.

И там попрощаюсь с тобою навек,

Мудрец и безумец — дурной человек.

Лето 1945

Фонтанный Дом

СТИХИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

А. Шервинская. Анна Ахматова. 1952

Царскосельская ода

(Безымянный переулок — Девяностые годы)

А в переулке забор дощатый..[MVV9] .

Н. Гумилёв

Ты поэт местного, царскосельского значения.

Н. Пунин

Настоящую оду

Нашептало... Постой,

Царскосельскую одурь

Прячу в ящик пустой,

В роковую шкатулку,

В кипарисный ларец [MVV10] ,

А тому переулку

Наступает конец.

Здесь не Темник, не Шуя,—

Город парков и зал,

Но тебя опишу я,

Как свой Витебск — Шагал.

Тут ходили по струнке,

Мчался рыжий рысак,

Тут ещё до чугунки

Был знатнейший кабак.

Фонари на предметы

Лили матовый свет,

И придворной кареты

Промелькнул силуэт.

Так мне хочется, чтобы

Появиться могли

Голубые сугробы

С Петербургом вдали.

Здесь не древние клады,

А дощатый забор,

Интендантские склады

И извозчичий двор.

Шепелявя неловко

И с грехом пополам,

Молодая чертовка

Там гадает гостям.

Там солдатская шутка

Льётся, желчь не тая...

Полосатая будка

И махорки струя.

Драли песнями глотку

И клялись попадьёй,

Пили допоздна водку,

Заедали кутьёй.

Ворон криком прославил

Этот царственный мир…

А на розвальнях правил

Великан-кирасир.

3 августа 1961

Комарово

Из «Чёрных песен...»

Слова, чтоб тебя оскорбить.[MVV11]

Анненский

Прав, что не взял меня с собой

И не назвал своей подругой,

Я стала песней и судьбой,

Ночной бессонницей и вьюгой.

............................

Меня бы не узнали вы

На пригородном полустанке

В той молодящейся, увы,

И деловитой парижанке.

Всем обещаньям вопреки

И перстень сняв с моей руки,

Забыл меня на дне...

Ничем не мог ты мне помочь.

Зачем же снова, в эту ночь

Свой дух прислал ко мне?

Он строен был, и юн, и рыж.

Он женщиною был,

Шептал про Рим, манил в Париж,

Как плакальщица выл,

Он больше без меня не мог...

Пускай позор, пускай острог!

Я без него могла.

1961

Комарово

При непосылке поэмы

Приморские порывы ветра,

И дом, в котором не живём,

И тень заветнейшего кедра

Перед запретнейшим окном…

На свете кто-то есть, кому бы

Послать все эти строки. Что ж!

Пусть горько улыбнутся губы,

А сердце снова тронет дрожь.

1963

Трилистник московский[MVV12]

А. Шервинская. Анна Ахматова. 1952

Почти в альбом

Услышишь гром и вспомнишь обо мне,

Подумаешь: она грозы желала...

Полоска неба будет твёрдо-алой,

А сердце будет как тогда — в огне.

Случится это в тот московский день,

Когда я город навсегда покину

И устремлюсь к желанному притину,

Свою меж вас ещё оставив тень.

Москва

1961

Без названия

Среди морозной праздничной Москвы,

Где протекает наше расставанье

И где, наверное, прочтёте Вы

Прощальных песен первое изданье —

Немного удивлённые глаза:

«Что? Что? Уже?.. Не может быть!»

— «Конечно!..»

И святочного неба бирюза,

И всё кругом блаженно и безгрешно…

Нет, так не расставался никогда

Никто ни с кем, и это нам награда

За подвиг наш.

Ещё тост

За веру твою! И за верность мою!

За то, что с тобою мы в этом краю!

Пускай навсегда заколдованы мы,

Но не было в мире прекрасней зимы,

И не было в небе узорней крестов,

Воздушней цепочек, длиннее мостов…

За то, что всё плыло, беззвучно скользя.

За то, что нам видеть друг друга нельзя.

1961–1963

Мелхола

И возлюби Мелхола, дочь Саулова, Давида,

И рече Саул: дам ему ю, и будет ему в соблазн.

Книга Царств

И отрок играет безумцу царю,

И ночь беспощадную рушит,

И громко победную кличет зарю,

И призраки ужаса душит.

И царь благосклонно ему говорит:

«Огонь в тебе, юноша, дивный горит,

И я за такое лекарство

Отдам тебе дочку и царство».

А царская дочка глядит на певца,

Ей песен не нужно, не нужно венца,

В душе её скорбь и обида,

Но хочет Мелхола — Давида.

Бледнее, чем мёртвая, рот её сжат,

В зелёных глазах исступленье,

Сияют одежды, и стройно звенят

Запястья при каждом движеньи.

Как тайна, как сон, как праматерь Лилит!

Не волей своею она говорит:

«Наверно, с отравой мне дали питьё,

И мой помрачается дух,

Бесстыдство моё — униженье моё,

Бродяга, разбойник, пастух!

Зачем же никто из придворных вельмож,

Увы, на него не похож!..

А солнца лучи... а звёзды в ночи...

А эта холодная дрожь...»

1959–1961

* * *

Ан. Н.

Что нам разлука? — Лихая забава.

Беды скучают без нас.

Спьяну ли ввалится в горницу слава,

Бьёт ли тринадцатый час?

Или забыты, забиты, за... кто там

Так научился стучать?

Вот и идти мне обратно к воротам

Новое горе встречать.

1959

Эхо

В прошлое давно пути закрыты,

И на что мне прошлое теперь?

Что там? — окровавленные плиты,

Или замурованная дверь,

Или эхо, что ещё не может

Замолчать, хотя я так прошу.

С этим эхом приключилось то же,

Что и с тем, что в сердце я ношу.

1960

СЕВЕРНЫЕ ЭЛЕГИИ

Всё в жертву памяти твоей.

Пушкин

Первая

Предыстория

Я теперь живу не там…

Пушкин

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролетки,

Пятиэтажные растут громады

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.

Везде танцклассы, вывески менял,

А рядом: «Henriette», «Basile», «André»

И пышные гроба: «Шумилов-старший».

Но, впрочем, город мало изменился.

Не я одна, но и другие тоже

Заметили, что он подчас умеет

Казаться литографией старинной,

Не первоклассной, но вполне пристойной,

Семидесятых, кажется, годов.

Особенно зимой, перед рассветом,

Иль в сумерки — тогда за воротами

Темнеет жёсткий и прямой Литейный,

Ещё не опозоренный модерном [MVV13] ,

И визави меня живут — Некрасов

И Салтыков... Обоим по доске

Мемориальной. О, как было б страшно

Им видеть эти доски! Прохожу.

А в Старой Руссе пышные канавы,

И в садиках подгнившие беседки,

И стёкла окон так черны, как прорубь,

И мнится, там такое приключилось,

Что лучше не заглядывать, уйдём.

Не с каждым местом сговориться можно,

Чтобы оно свою открыло тайну

(А в Оптиной мне больше не бывать...).

Шуршанье юбок, клетчатые пледы,

Ореховые рамы у зеркал,

Каренинской красою изумлённых,

И в коридорах узких те обои,

Которыми мы любовались в детстве,

Под жёлтой керосиновою лампой,

И тот же плюш на креслах...

Всё разночинно, наспех, как-нибудь...

Отцы и деды непонятны. Земли

Заложены. И в Бадене — рулетка.

И женщина с прозрачными глазами

(Такой глубокой синевы, что море

Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),

С редчайшим именем и белой ручкой,

И добротой, которую в наследство

Я от неё как будто получила,

Ненужный дар моей жестокой жизни...

Страну знобит, а омский каторжанин

Всё понял и на всём поставил крест.

Вот он сейчас перемешает всё

И сам над первозданным беспорядком,

Как некий дух, взнесётся. Полночь бьёт.

Перо скрипит, и многие страницы

Семёновским припахивают плацем.

Так вот когда мы вздумали родиться

И безошибочно отмерив время.

Чтоб ничего не пропустить из зрелищ

Невиданных, простились с небытьем.

3 сентября 1940. Ленинград

Октябрь 1943. Ташкент

<Вторая>

О десятых годах

Ты — победительница жизни,

И я — товарищ вольный твой.

Н. Гумилёв

И никакого розового детства...

Веснушечек, и мишек, и игрушек,

И добрых тёть, и страшных дядь, и даже

Приятелей средь камешков речных.

Себе самой я с самого начала

То чьим-то сном казалась или бредом,

Иль отраженьем в зеркале чужом,

Без имени, без плоти, без причины.

Уже я знала список преступлений,

Которые должна я совершить.

И вот я, лунатически ступая,

Вступила в жизнь и испугала жизнь.

Она передо мною стлалась лугом,

Где некогда гуляла Прозерпина.

Передо мной, безродной, неумелой,

Открылись неожиданные двери,

И выходили люди и кричали:

«Она пришла, она пришла сама!»

А я на них глядела с изумленьем

И думала: «Они с ума сошли!»

И чем сильней они меня хвалили,

Чем мной сильнее люди восхищались,

Тем мне страшнее было в мире жить

И тем сильней хотелось пробудиться.

И знала я, что заплачу сторицей

В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме,

Везде, где просыпаться надлежит

Таким, как я,— но длилась пытка счастьем.

4 июля 1955

Москва

<Третья>

В том доме было очень страшно жить,

И ни камина жар патриархальный,

Ни колыбелька нашего ребёнка,

Ни то, что оба молоды мы были

И замыслов исполнены . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и удача

От нашего порога ни на шаг

За все семь лет не смела отойти,—

Не уменьшали это чувство страха.

И я над ним смеяться научилась

И оставляла капельку вина

И крошки хлеба для того, кто ночью

Собакою царапался у двери

Иль в низкое заглядывал окошко,

В то время, как мы заполночь старались

Не видеть, что творится в зазеркалье,

Под чьими тяжеленными шагами

Стонали тёмной лестницы ступеньки,

Как о пощаде жалостно моля.

И говорил ты, странно улыбаясь:

«Кого они по лестнице несут?»

Теперь ты там, где знают всё, — скажи:

Что в этом доме жило кроме нас?

1921

Царское Село

<Четвёртая>

Так вот он — тот осенний пейзаж,

Которого я так всю жизнь боялась:

И небо — как пылающая бездна,

И звуки города — как с того света

Услышанные, чуждые навеки.

Как будто всё, с чем я внутри себя

Всю жизнь боролась, получило жизнь

Отдельную и воплотилось в эти

Слепые стены, в этот чёрный сад...

А в ту минуту за плечом моим

Мой бывший дом ещё следил за мною

Прищуренным, неблагосклонным оком,

Тем навсегда мне памятным окном.

Пятнадцать лет — пятнадцатью веками

Гранитными как будто притворились,

Но и сама была я как гранит:

Теперь моли, терзайся, называй

Морской царевной. Всё равно. Не надо...

Но надо было мне себя уверить,

Что это всё случалось много раз,

И не со мной одной — с другими тоже,—

И даже хуже. Нет, не хуже — лучше.

И голос мой — и это, верно, было

Всего страшней — сказал из темноты:

«Пятнадцать лет назад какой ты песней

Встречала этот день, ты небеса,

И хоры звёзд, и хоры вод молила

Приветствовать торжественную встречу

С тем, от кого сегодня ты ушла...

Так вот твоя серебряная свадьба:

Зови ж гостей, красуйся, торжествуй!»

Март 1942

Ташкент

<Пятая>

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Тютчев

Н.А. О-ой

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

О, как я много зрелищ пропустила,

И занавес вздымался без меня

И так же падал. Сколько я друзей

Своих ни разу в жизни не встречала,

И сколько очертаний городов

Из глаз моих могли бы вызвать слёзы,

А я один на свете город знаю

И ощупью его во сне найду.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, ещё когда-нибудь

Меня задушит...

Мне ведомы начала и концы,

И жизнь после конца, и что-то,

О чём теперь не надо вспоминать.

И женщина какая-то моё

Единственное место заняла,

Моё законнейшее имя носит,

Оставивши мне кличку, из которой

Я сделала, пожалуй, всё, что можно.

Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,

Иль сочетанье слов в случайной книге,

Или улыбка чья-то вдруг потянут

Меня в несостоявшуюся жизнь.

В таком году произошло бы то-то,

А в этом — это: ездить, видеть, думать,

И вспоминать, и в новую любовь

Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем

Измены и еще вчера не бывшей

Морщинкой...

.........................................

Но если бы откуда-то взглянула

Я на свою теперешнюю жизнь,

Узнала бы я зависть наконец...

2 сентября 1945

Фонтанный Дом (задумано еще в Ташкенте)

<Шестая>

Последний ключ — холодный ключ забвенья.

Он слаще всех жар сердца утолит.

Пушкин

Есть три эпохи у воспоминаний.

И первая — как бы вчерашний день.

Душа под сводом их благословенным,

И тело в их блаженствует тени.

Ещё не замер смех, струятся слёзы,

Пятно чернил не стёрто со стола —

И, как печать на сердце, поцелуй,

Единственный, прощальный, незабвенный...

Но это продолжается недолго...

Уже не свод над головой, а где-то

В глухом предместье дом уединенный,

Где холодно зимой, а летом жарко,

Где есть паук и пыль на всём лежит,

Где истлевают пламенные письма,

Исподтишка меняются портреты,

Куда как на могилу ходят люди,

А возвратившись, моют руки мылом,

И стряхивают беглую слезинку

С усталых век — и тяжело вздыхают...

Но тикают часы, весна сменяет

Одна другую, розовеет небо,

Меняются названья городов,

И нет уже свидетелей событий,

И не с кем плакать, не с кем вспоминать.

И медленно от нас уходят тени,

Которых мы уже не призываем,

Возврат которых был бы страшен нам.

И, раз проснувшись, видим, что забыли

Мы даже путь в тот дом уединенный,

И, задыхаясь от стыда и гнева,

Бежим туда, но (как во сне бывает)

Там всё другое: люди, вещи, стены,

И нас никто не знает — мы чужие.

Мы не туда попали... Боже мой!

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаём, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас — и даже

Всё к лучшему...

5 февраля 1945

Фонтанный Дом

Седьмая

А я молчу, я тридцать лет молчу.

Молчание арктическими льдами

Стоит вокруг бессчётными ночами,

Оно идёт гасить мою свечу.

Так мёртвые молчат, но то понятно

И менее ужасно. . . . . . .

Моё молчанье слышится повсюду,

Оно судебный наполняет зал,

И самый гул молвы перекричать

Оно могло бы, и подобно чуду

Оно на всё кладет свою печать.

Оно во всём участвует, о Боже!

Кто мог придумать мне такую роль?

Стать на кого-нибудь чуть-чуть похожей,

О Господи! — мне хоть на миг позволь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И разве я не выпила цикуту,

Так почему же я не умерла

Как следует — в ту самую минуту?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет, не к тому, кто ищет эти книги,

Кто их украл, кто даже переплёл,

Кто носит их, как тайные вериги,

Кто наизусть запомнил каждый слог

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет, не к тому летит мое мечтанье,

И не тому отдам я благодать,

А лишь тому, кто смел моё молчанье

На стяге очевидном — написать,

И кто с ним жил, и кто в него поверил,

Кто бездну ту кромешную измерил

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Моё молчанье в музыке и песне

И в чьей-то омерзительной любви,

В разлуках, в книгах...

В том, что неизвестней

Всего на свете. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я и сама его подчас пугаюсь,

Когда оно всей тяжестью своей

Теснит меня, дыша и надвигаясь.

Защиты нет, нет ничего — скорей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кто знает, как оно окаменело,

Как выжгло сердце и каким огнём,

Подумаешь! Кому какое дело,

Всем так уютно и привычно в нём.

Его со мной делить согласны все вы,

Но всё-таки оно всегда моё

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оно мою почти сожрало душу,

Оно мою уродует судьбу,

Но я его когда-нибудь нарушу,

Чтоб смерть познать к позорному столбу.

1958–1964

Ленинград

ПОЛНОЧНЫЕ СТИХИ

Семь стихотворений

Только зеркало зеркалу снится

Тишина тишину сторожит…

Решка

Вместо посвящения

По волнам блуждаю и прячусь в лесу,

Мерещусь на чистой эмали,

Разлуку, наверно, неплохо снесу,

Но встречу с тобою — едва ли.

Лето 1963

Предвесенняя элегия

…toi qui m’as consolèe.

Gerard de Nerval[MVV14]

Меж сосен метель присмирела,

Но, пьяная и без вина,

Там, словно Офелия, пела

Всю ночь нам сама тишина.

А тот, кто мне только казался,

Был с той обручён тишиной,

Простившись, он щедро остался,

Он насмерть остался со мной.

10 марта 1963

Комарово

Первое предупреждение

Какое нам, в сущности, дело,

Что всё превращается в прах,

Над сколькими безднами пела

И в скольких жила зеркалах.

Пускай я не сон, не отрада

И меньше всего благодать,

Но, может быть, чаще, чем надо,

Придётся тебе вспоминать —

И гул затихающих строчек,

И глаз, что скрывает на дне

Тот ржавый колючий веночек

В тревожной своей тишине.

6 июля 1963

Москва

В зазеркалье

O quae beatam, Diva, tenes

Cyprum et Memphis…

Hor.[MVV15]

Красотка очень молода,

Но не из нашего столетья,

Вдвоём нам не бывать — та, третья,

Нас не оставит никогда.

Ты подвигаешь кресло ей,

Я щедро с ней делюсь цветами…

Что делаем — не знаем сами,

Но с каждым мигом нам страшней.

Как вышедшие из тюрьмы,

Мы что-то знаем друг о друге

Ужасное. Мы в адском круге,

А может, это и не мы.

5 июля 1963

Комарово

Тринадцать строчек

И наконец ты слово произнёс

Не так, как те… что на одно колено, —

А так, как тот, кто вырвался из плена

И видит сень священную берёз

Сквозь радугу невольных слёз.

И вкруг тебя запела тишина,

И чистым солнцем сумрак озарился,

И мир на миг один преобразился,

И странно изменился вкус вина.

И даже я, кому убийцей быть

Божественного слова предстояло,

Почти благоговейно замолчала,

Чтоб жизнь благословенную продлить.

8–12 августа 1963

Зов

В которую-то из сонат

Тебя я спрячу осторожно.

О! Как ты позовёшь тревожно,

Непоправимо виноват

В том, что приблизился ко мне

Хотя бы на одно мгновенье…

Твоя мечта — исчезновенье,

Где смерть лишь жертва тишине.

1 июля 1963

Ночное посещение

Все ушли, и никто не вернулся

Не на листопадовом асфальте

Будешь долго ждать.

Мы с тобой в Адажио Вивальди

Встретимся опять.

Снова свечи станут тускло-жёлты

И закляты сном,

Но смычок не спросит, как вошёл ты

В мой полночный дом.

Протекут в немом смертельном стоне

Эти полчаса,

Прочитаешь на моей ладони

Те же чудеса.

И тогда тебя твоя тревога,

Ставшая судьбой,

Уведёт от моего порога

В ледяной прибой.

10–13 сентября 1963

Комарово

И последнее

Была над нами, как звезда над морем,

Ища лучом девятый смертный вал.

Ты называл её бедой и горем,

А радостью ни разу не назвал.

Днём перед нами ласточкой кружила,

Улыбкой расцветала на губах.

А ночью ледяной рукой душила

Обоих разом. В разных городах.

И, никаким не внемля славословьям,

Перезабыв все прежние грехи,

К бессоннейшим припавши изголовьям,

Бормочет окаянные стихи.

23–25 июля 1963 года

Вместо послесловия

А там, где сочиняют сны,

Обоим — разных не хватило,

Мы видели один, но сила

Была в нём, как приход весны.

1965

Родная земля

И в мире нет людей бесслёзней,

Надменнее и проще нас.

1922

В заветных ладанках не носим на груди,

О ней стихи навзрыд не сочиняем,

Наш горький сон она не бередит,

Не кажется обетованным раем.

Не делаем её в душе своей

Предметом купли и продажи,

Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,

О ней не вспоминаем даже.

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чём не замешанный прах.

Но ложимся в неё и становимся ею,

Оттого и зовём так свободно — своею.

1961

Больница в Гавани

Последняя роза

Вы напишете о нас наискосок.

И.Б.

Мне с Морозовой класть поклоны,

С падчерицей Ирода плясать,

С дымом улетать с костра Дидоны,

Чтобы с Жанной на костёр опять.

Господи! Ты видишь, я устала

Воскресать, и умирать, и жить.

Всё возьми, но этой розы алой

Дай мне свежесть снова ощутить.

9 августа 1962

Комарово

Наследница

От Сарскосельских лип...

Пушкин

Казалось мне, что песня спета

Средь этих опустелых зал.

О, кто бы мне тогда сказал,

Что я наследую всё это:

Фелицу, лебедя, мосты

И все китайские затеи,

Дворца сквозные галереи

И липы дивной красоты.

И даже собственную тень,

Всю искаженную от страха,

И покаянную рубаху,

И замогильную сирень.

20 ноября 1959

Ленинград

* * *

Если б все, кто помощи душевной

У меня просил на этом свете:

Все юродивые и немые,

Брошенные жёны и калеки,

Каторжники и самоубийцы

Мне прислали по одной копейке,—

Стала б я — «богаче всех в Египте»,

Как говаривал Кузмин покойный.

Но они не слали мне копейки,

А своей со мной делились силой,

И я стала всех сильней на свете,

Так, что даже это мне не трудно.

1961, Вербное воскресенье

* * *

Так не зря мы вместе бедовали,

Даже без надежды раз вздохнуть.

Присягнули — проголосовали

И спокойно продолжают путь.

Не за то, что чистой я осталась,

Словно перед образом — свеча,

Вместе с ними я в ногах валялась

У кровавой куклы палача.

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я была тогда с моим народом

Там, где мой народ, к несчастью, был.

1961

* * *

Вот она, плодоносная осень!

Поздновато ее привели.

А пятнадцать блаженнейших вёсен

Я подняться не смела с земли. —

Я так близко её разглядела,

К ней припала, её обняла,

А она в обречённое тело

Силу тайную тайно лила.

13 сентября 1962

Комарово

Защитникам Сталина

Это те, что кричали: «Варавву

Отпусти нам для праздника», те,

Что велели Сократу отраву

Пить в тюремной глухой тесноте.

Им бы этот же вылить напиток

В их невинно клевещущий рот,

Этим милым любителям пыток,

Знатокам в производстве сирот.

1962

Памяти В.С. Срезневской[MVV16]

Почти не может быть, ведь ты была всегда:

В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,

В тюремной камере и там, где злые птицы,

И травы пышные, и страшная вода.

О, как менялось всё, но ты была всегда,

И мнится, что души отъяли половину,

Ту, что была с тобой, — в ней знала я причину

Чего-то главного. И всё забыла вдруг…

Но звонкий голос твой зовёт меня оттуда

И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.

Ну что ж! попробую.

9 сентября 1964

Комарово

В Выборге

О.А. Л-ской

Огромная подводная ступень,

Ведущая в Нептуновы владенья, —

Там стынет Скандинавия, как тень,

Вся — в ослепительном одном виденьи.

Безмолвна песня, музыка нема,

Но воздух жжётся их благоуханьем,

И на коленях белая зима

Следит за всем с молитвенным вниманьем.

24 сентября 1964

Комарово

Последний день в Риме

Заключенье небывшего цикла

Часто сердцу труднее всего,

Я от многого в жизни отвыкла,

Мне не нужно почти ничего, —

Для меня комаровские сосны

На своих языках говорят

И совсем как отдельные вёсны

В лужах, выпивших небо, — стоят.

24 декабря 1964,

Сочельник

* * *

Земля хотя и не родная,

Но памятная навсегда,

И в море нежно-ледяная

И несолёная вода.

На дне песок белее мела,

А воздух пьяный, как вино,

И сосен розовое тело

В закатный час обнажено.

А сам закат в волнах эфира

Такой, что мне не разобрать,

Конец ли дня, конец ли мира,

Иль тайна тайн во мне опять.

1964

* * *

А я иду, где ничего не надо,

Где самый милый спутник — только тень,

И веет ветер из глухого сада,

А под ногой могильная ступень.

1964

* * *

На стёклах нарастает лёд.

Часы твердят: «Не трусь!»

Услышать, что ко мне идёт,

И мёртвой я боюсь.

Как идола, молю я дверь:

«Не пропускай беду!»

Кто воет за стеной, как зверь,

Что прячется в саду?

1965

* * *

А как музыка зазвучала,

Я очнулась — вокруг зима;

Стало ясно, что у причала

Государыня-смерть сама.

* * *

Забудут? — Вот чем удивили,

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас,

А Муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом.

21 февраля 1957

Ленинград

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

* * *

Пусть даже вылета мне нет
Из стаи лебединой…
Увы, лирический поэт
Обязан быть мужчиной,
Иначе все пойдёт вверх дном
До часа расставанья —
И сад — не сад, и дом — не дом,
Свиданье — не свиданье.

Песенка.

А ведь мы с тобой

Не любилися,

Только всем тогда

Поделилися.

Тебе — белый свет,

Пути вольные,

Тебе зорюшки

Колокольные.

А мне ватничек

И ушаночку.

Не жалей меня,

Каторжаночку.

* * *

Мы до того отравлены друг другом,

Что можно и погибнуть невзначай,

Мы чёрным унизительным недугом

Наш называем несравненный рай.

В нём всё уже прильнуло к преступленью —

К какому, Боже милостив, прости,

Что вопреки всевышнему терпенью

Скрестлись два запретные пути.

Её несём мы, как святой вериги,

Глядим в неё, как в адский водоём.

Всего страшнее, что две дивных книги

Возникнут и расскажут всем о всём.

<1963>

* * *

Я подымаю трубку — я называю имя,

Мне отвечает голос — какого на свете нет…

Я не так одинока, проходит тот смертный холод,

Тускло вокруг струится, едва голубея, свет.

Я говорю: «О Боже, нет, нет, я совсем не верю,

Что будет такая встреча в эфире двух голосов».

И ты отвечаешь: «Долго ж ты помнишь свою потерю,

Я даже в смерти услышу твой, ангел мой, дальний зов».

……………………………………………………………

Похолодев от страха, свой собственный слышу стон.

* * *

Ещё говорящую трубку

Она положила обратно,

И ей эта жизнь показалась

И незаслуженно долгой,

И очень заслуженно — горькой

И будто чужою. Увы!

И разговор телефонный…

* * *

Нет, ни в шахматы, ни в теннис…

То, во что с тобой играю,

Называют по-другому,

Если нужно называть…

Ни разлукой, ни свиданьем,

Ни беседой, ни молчаньем…

И от этого немного

Холодеет кровь твоя.

Москва

* * *

Отпусти меня хоть на минуту,

Хоть для смеха или просто так,

Чтоб не думать, что досталась спруту

И кругом морской полночный мрак.

Знаю, как твоё иссохло горло,

Как обуглен, как не дышит рот,

И какая ночь крыла простёрла

И томится у моих ворот.

* * *

И странный спутник был мне послан адом.

Гость из невероятной пустоты,

Казалось, под его недвижным взглядом

Замолкли птицы, умерли цветы.

В нём смерть цвела какой-то жизнью чёрной,

Безумие и мудрость были в нём тлетворны.

* * *

Пусть даже вылета мне нет

Из стаи лебединой…

Увы! Лирический поэт

Обязан быть мужчиной,

Иначе всё пойд вверх дном

До часа расставанья —

И сад — не сад, и дом — не дом,

Свиданье — не свиданье.

* * *

Оставь, и я была как все,

И хуже всех была,

Купалась я в чужой росе,

И пряталась в чужом овсе,

В чужой траве спала.

* * *

…За ландышевый май

В моей Москве стоглавой

Отдам я звёздных стай

Сияние и славу.

* * *

Мир не ведал такой нищеты,

Существа он не знает бесправней,

Даже ветер со мною на ты

Там, за той оборвавшейся ставней.

* * *

А я иду, где ничего не надо,

Где самый милый спутник — только тень,

И веет ветер из глухого сада,

А под ногой холодная ступень.

* * *

Глаза безумные твои

И ледяные речи,

И объяснение в любви

Ещё до первой встречи.

* * *

Сколько б другой мне не выдумал пыток,

Верной ему не была.

А ревность твою, как волшебный напиток,

Не отрываясь, пила.

* * *

Любовь всех раньше станет смертным прахом,

Смирится гордость, и умолкнет лесть,

Отчаянье, приправленное страхом,

Почти что не возможно перенесть.

* * *

Мы не встречаться больше научились,

Не подымаем друг на друга глаз,

Но даже сами бы не поручились

За то, что с нами будет через час.

<1964>

* * *

Уходи опять в ночные чащи,

Там поёт бродяга соловей.

Слаще мёда, земляники слаще,

Даже слаще ревности моей.

* * *

Там оперный ещё томится Зибель [MVV17]

И заклинает милые цветы,

А здесь уже вошла хозяйкой — гибель,

И эта гибель — это тоже ты.

* * *

Как! Только десять лет, ты шутишь, боже мой!

О, как ты рано возвратился.

Я вовсе не ждала — ты так со мной простился

Какой-то странной и чужой зимой.

* * *

И чёрной музыки безумное лицо

На миг появится и скроется во мраке,

Но я разобрала таинственные знаки

И чёрное моё опять ношу кольцо.

* * *

И яростным вином блудодеянья

Они уже упились до конца.

Им чистой правды не видать лица

И слёзного не ведать покаянья.

* * *

Кто его сюда прислал

Сразу изо всех зеркал?

* * *

А как музыка зазвучала

И очнулась вокруг зима,

Стало ясно, что у причала

Государыня — смерть сама.

* * *

И в недрах музыки я не нашла ответа,

И снова тишина, и снова призрак лета.

* * *

…что с кровью рифмуется,

кровь отравляет

и самой кровавою в мире бывает.

* * *

Не дай мне ничего на память:

Знаю я, как память коротка.

* * *

Молитесь на ночь, чтобы вам

Вдруг не проснуться знаменитым.

Колыбельная

Я над этой колыбелью

Наклонилась чёрной елью.

Бай, бай, бай, бай!

Ай, ай, ай, ай...

Я не вижу сокола

Ни вдали, ни около.

Бай, бай, бай, бай!

Ай, ай, ай, ай...

26 августа 1949 (днём)

Фонтанный дом

* * *

Не лирою влюбленного

Иду пленять народ —

Трещотка прокажённого

В моей руке поёт.

Успеете наахаться

И воя, и кляня.

Я научу шарахаться

Вас, смелых, от меня.

Я не искала прибыли

И славы не ждала,

Я под крылом у гибели

Все тридцать лет жила.

При музыке

Опять приходит полонез Шопена.

О, Боже мой! — как много вееров,

И глаз потупленных, и нежных ртов,

Но как близка, как шелестит измена.

Тень музыки мелькнула по стене,

Но прозелени лунной не задела.

О, сколько раз вот здесь я холодела

И кто-то страшный мне кивал в окне.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И как ужасен взор безносых статуй,

Но уходи и за меня не ратуй,

И не молись так горько обо мне.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И голос из тринадцатого года

Опять кричит: я здесь, я снова твой...

Мне ни к чему ни слава, ни свобода,

Я слишком знаю... но молчит природа,

И сыростью пахнуло гробовой.

1958

Комарово

Надпись на книге

Что отдал — то твоё.

Шота Руставели

Из-под каких развалин говорю,

Из-под какого я кричу обвала,

Я снова всё на свете раздарю

И этого мне снова будет мало.

Я притворюсь беззвучною зимой

И вечные навек захлопну двери,

И всё-таки узнают голос мой,

И всё-таки ему опять поверят.

13 января 1959

Четыре времени года

Сегодня я туда вернусь,

Где я была весной.

Я не горюю, не сержусь,

И только мрак со мной.

Как он глубок и бархатист,

Он всем всегда родной,

Как с дерева летящий лист,

Как ветра одинокий свист

Над гладью ледяной.

12 октября 1959

Ордынка

* * *

Вам жить, а мне не очень,

Тот близок поворот.

О, как он строг и точен,

Незримого расчёт.

Волк любит жить на воле,

Но с волком скор расчёт:

На льду, в лесу и в поле

Бьют волка круглый год.

Не плачь, о друг единый,

Коль летом и зимой

Опять с тропы волчиной

Услышишь голос мой.

20 ноября — 2 декабря 1959

* * *

Это и не старо и не ново,

Ничего нет сказочного тут.

Как Отрепьева и Пугачёва,

Так меня тринадцать лет клянут.

Неуклонно, тупо и жестоко,

И неодолимо, как гранит,

От Либавы до Владивостока

Грозная анафема звучит.

1959

Самой поэме

...и слово в музыку вернись.

О.М.[MVV18]

Ты растёшь, ты цветёшь, ты — в звуке.

Я тебя на новые муки

Воскресила — дала врагу...

Восемь тысяч миль не преграда,

Песня словно звучит у сада,

Каждый вздох проверить могу.

И я знаю — с ним равно то же,

Мне его попрекать негоже,

Эта связь выше наших сил,—

Оба мы ни в чем не виновны,

Были наши жертвы бескровны —

Я забыла, и он — забыл.

20 сентября 1960

Комарово

Из набросков

Даль рухнула, и пошатнулось время,

Бес скорости стал пяткою на темя

Великих гор и повернул поток,

Отравленным в земле лежало семя,

Отравленный бежал по веткам сок.

Людское мощно вымирало племя,

Но знали все, что очень близок срок.

<1960>

Сосны

Не здороваются, не рады!

А всю зиму стояли тут,

Охраняли снежные клады,

Вьюг подслушивали рулады,

Создавая смертный уют.

1961

* * *

И анютиных глазок стая

Бархатистый хранит силуэт —

Это бабочки, улетая,

Им оставили свой портрет.

Ты — другое... Ты б постыдился

Быть, где слёзы живут и страх,

И случайно сам отразился

В двух зелёных пустых зеркалах.

3 июня 1961

Комарово

* * *

Угощу под заветнейшим клёном

Я беседой тебя не простой —

Тишиною с серебряный звоном

И колодезной чистой водой,—

И не надо страдальческим стоном

Отвечать... Я согласна,— постой,—

В этом сумраке темно-зелёном

Был предчувствий таинственный зной.

1961

Комарово

Ещё об этом лете

Отрывок

И требовала, чтоб кусты

Участвовали в бреде,

Всех я любила, кто не ты

И кто ко мне не едет...

Я говорила облакам:

«Ну, ладно, ладно, по рукам».

А облака — ни слова,

И ливень льётся снова.

И в августе зацвёл жасмин,

И в сентябре — шиповник,

И ты приснился мне — один,

Всех бед моих виновник.

Осень 1962

Комарово

* * *

Запад клеветал и сам же верил,

И роскошно предавал Восток,

Юг мне воздух очень скупо мерял,

Усмехаясь из-за бойких строк.

Но стоял как на коленях клевер,

Влажный ветер пел в жемчужный рог,

Так мой старый друг, мой верный Север

Утешал меня, как только мог.

В душной изнывала я истоме,

Задыхалась в смраде и крови,

Не могла я больше в этом доме...

Вот когда железная Суоми

Молвила: «Ты всё узнаешь, кроме

Радости. А ничего, живи!»

30 июня 1963

* * *

И было этим летом так отрадно

Мне отвыкать от собственных имён

В той тишине почти что виноградной

И в яви, отработанной под сон.

И музыка со мной покой делила,

Сговорчивей нет в мире никого.

Она меня нередко уводила

К концу существованья моего.

И возвращалась я одна оттуда,

И точно знала, что в последний раз

Несу с собой, как ощущенье чуда...

21 августа 1963

Утро. Будка

* * *

Всё в Москве пропитано стихами,

Рифмами проколото насквозь.

Пусть безмолвие царит над нами,

Пусть мы с рифмой поселимся врозь.

Пусть молчанье будет тайным знаком

Тех, кто с вами, а казался мной,

Вы ж соединитесь тайным браком

С девственной горчайшей тишиной,

Что во тьме гранит подземный точит

И волшебный замыкает круг,

А в ночи над ухом смерть пророчит,

Заглушая самый громкий звук.

1963

Москва

* * *

Хулимые, хвалимые,

Ваш голос прост и дик.

Вы — непереводимые

Ни на один язык.

Войдёте вы в забвение,

Как люди входят в храм.

Мое благословение

Я вам на это дам.

<1963>

* * *

Rosa moretur

Hor. I, посл. Ода

Ты, верно, чей-то муж и ты любовник чей-то,

В шкатулке без тебя ещё довольно тем,

И просит целый день божественная флейта

Ей подарить слова, чтоб льнули к звуках тем.

И загляделась я не на тебя совсем,

Но сколько в сентябре прощальных хризантем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть всё сказал Шекспир, милее мне Гораций

Он сладость бытия таинственно постиг...

А ты поймал одну из сотых интонаций,

И всё недолжное случилось в тот же миг.

1963

Подражание корейскому

Приснился мне почти что ты.

Какая редкая удача!

А я проснулась, горько плача,

Зовя тебя из темноты.

Но тот был выше и стройней

И даже, может быть, моложе

И тайны наших страшных дней

Не ведал. Что мне делать, Боже?

Что!.. Это призрак приходил,

Как предсказала я полвека

Тому назад. Но человека

Ждала я до потери сил.

* * *

Хвалы эти мне не по чину,

И Сафо совсем ни при чём.

Я знаю другую причину,

О ней мы с тобой не прочтём.

Пусть кто-то спасается бегством,

Другие кивают из ниш,

Стихи эти были с подтекстом

Таким, что как в бездну глядишь.

А бездна та манит и тянет,

И ввек не доищешься дна,

И ввек говорить не устанет

Пустая её тишина.

<1959>

* * *

Что у нас общего? Стрелка часов

И направление ветра?

Иль в глубине оснежённых лесов

Очерк мгновенного кедра.

Сон? — что как будто ошибся дверьми

И в красоте невозвратной

Снился ни в чём не повинной — возьми

Страшный подарок обратно...

1962

Комарово

Из «дневника путешествия»

Стихи на случай

Светает — это Страшный суд.

И встреча горестней разлуки.

Там мёртвой славе отдадут

Меня — твои живые руки.

Декабрь 1964

* * *

Не в таинственную беседку

Поведёт этот пламенный мост:

Одного в золочёную клетку,

А другую на красный помост.

5 августа 1965

* * *

За меня не будете в ответе,

Можете пока спокойно спать.

Сила — право, только ваши дети

За меня вас будут проклинать.

* * *

И клялись они Серпом и Молотом

Пред твоим страдальческим концом:

«За предательство мы платим золотом,

А за песни платим мы свинцом».

<1960-е годы>

Ко входу в Светлицу

К сундучку с книгами

К Анне Ахматовой