Поэма без героя. Вторая редакция

Анна Ахматова

1913 год или Поэма без героя. Триптих

(1940–1945)

(Вторая редакция Поэмы без героя)

Deus conservat omnia

(Бог сохраняет все)

Девиз в гербе на воротах дома,

в котором я жила, когда писала поэму

Вместо предисловия

Она пришла ко мне в ночь на 27 Декабря 1940 г., прислав, как вестника, ещё осенью один небольшой отрывок (про актёрку).

Я не звала её. Я даже не ждала её в тот холодный и тёмный день моей последней ленинградской зимы.

Её появлению предшествовало несколько мелких и незначительных фактов, которые я не решаюсь назвать событиями («Бес попутал в укладке рыться»),

В ту ночь я написала два куска первой части («1913») и «Посвящение». В начале января я почти неожиданно для себя написала «Решку», а в Ташкенте (в два приёма) — «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части.

Я посвящаю поэму памяти её первых слушателей — моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады.

Их голоса я слышу и вспоминаю их отзывы теперь, когда читаю поэму вслух, и этот тайный хор стал для меня навсегда оправданием этой вещи.

Всё это ни в какой мере не отменяет первоначальные (неуказанные) посвящения, которые продолжают жить в ней своей жизнью.

Анна Ахматова

8 Апреля 1943 года

Ташкент

* * *

До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях «Поэмы без героя». И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной.

Я воздержусь от этого.

Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит.

Ни изменять, ни объяснять её я не буду.

«Еже писахъ — писахъ».

Ноябрь 1944

Ленинград

Надпись на поэме

И ты ко мне вернулась знаменитой,

Тёмно-зёленой веточкой повитой,

Изящна, равнодушна и горда...

Я не такой тебя когда-то знала,

И я не для того тебя спасала

Из месива кровавого тогда.

Не буду я делить с тобой удачу,

я не ликую над тобой, а плачу,

И ты прекрасно знаешь почему.

И ночь идет, и сил осталось мало.

Спаси ж меня, как я тебя спасала,

И не пускай в клокочущую тьму.

6 января 1944

Ташкент

Первое посвящение

Памяти. Вс. Гав. Князева

А так как мне бумаги не хватило

Я на твоём пишу черновике.

И вот чужое слово проступает

И, как снежинка на моей руке,

Доверчиво и без упрёка тает.

И тёмные ресницы Антиноя

Вдруг поднялись, и там зелёный дым,

И ветерком повеяло родным...

Не море ли? — Нет, это только хвоя

Могильная и в накипаньи пен

Все ближе, ближе...

«Marche funèbre?»...

Шопен

26 Декабря 1940

(ночь)

Фонтанный Дом

Второе посвящение

О. Судейкиной

Ты ли, Путаница-Психея

Чёрно-белым веером вея,

Наклоняешься надо мной.

Хочешь мне сказать по секрету,

Что уже миновала Лету

И иною дышишь весной.

Не диктуй мне, сама я слышу:

Тёплый ливень упёрся в крышу,

Шёпоточек слышу в плюще.

Кто-то маленький жить собрался,

Зеленел, пушился, старался

Завтра в новом блеснуть плаще.

Сплю — она одна надо мною,—

Ту, что люди зовут весною,

Одиночеством я зову.

Сплю. — Мне снится молодость наша,

Та, ЕГО миновавшая чаша,

Я её тебе наяву,

Если хочешь, отдам на память,

Словно в глине чистое пламя

Иль подснежник в могильном рву.

25 Мая 1945 года

Фонтанный Дом

Вступление

Из года сорокового,

Как с башни на всё гляжу.

Как будто прощаюсь снова

С тем, с чем давно простилась,

Как будто перекрестилась

И под тёмные своды схожу.

1941 год. Август.

(Осаждённый Ленинград)

Часть первая

1913 год

Di rider finirai

Pria dell' aurora.

Don Giovanni[MVV1]

«In my hot youth —

when George the Third was King...»

Byron Don Giovanni[MVV2]

Новогодний вечер. К автору, вместо того, кого ждали, приходят тени прошлого — под видом ряженых.

Маскарад. Поэт. Призрак

Я зажгла заветные свечи,

Чтобы этот светился вечер,

И вдвоём с ко мне не пришедшим

Сорок первый встречаю год.

Но...

Господняя сила с нами!

В хрустале утонуло пламя,

«И вино, как отрава, жжёт»[MVV3]

Это всплески жёсткой беседы,

Когда все воскресают бреды,

А часы всё ещё не бьют...

Нету меры моей тревоге,

Я, как тень, стою на пороге,

Стерегу последний уют.

И я слышу звонок протяжный,

И я чувствую холод влажный,

Каменею, стыну, горю...

И, как будто припомнив что-то,

Повернувшись вполоборота,

Тихим голосом говорю:

«Вы ошиблись: Венеция дожей —

Это рядом. Но маски в прихожей

И плащи, и жезлы, и венцы

Вам сегодня придётся оставить.

Вас я вздумала нынче прославить,

Новогодние сорванцы!»

Этот Фаустом, тот Дон-Жуаном,

А ещё какой-то с тимпаном

Козлоногую приволок.

И для них расступились стены,

Вспыхнул свет, завыли сирены,

И, как купол, вспух потолок.

Что мне Гамлетовы подвязки,

Что мне поступь Железной Маски!

Я сама пожелезней тех...

И чья очередь испугаться,

Отшатнуться, отпрянуть, сдаться

И замаливать давний грех!..

Ясно всё: не ко мне, так к кому же?[MVV4]

Не для них здесь готовился ужин,

И не их собирались простить.

Вежлив, прячет что-то под ухо

Тот, что хром и кашляет сухо...

Я надеюсь нечистого духа

Вы не смели сюда ввести!..

Веселиться — так веселиться,

Ну, а как же могло случиться,

Что одна я средь всех жива...

Завтра утро меня разбудит,

И в лицо мне смеяться будет

Заоконная синева.

* * *

(Звук шагов тех, которых нету,

По сияющему паркету

И сигары синий дымок.

И во всех зеркалах отразился

Человек,что не появился

И проникнуть сюда не мог.

Он не лучше других и не хуже,

Но не веет Летейской стужей,

И в руке его теплота.

Гость из Будущего! — Неужели,

Не пройдёт и четыре недели —

Мне подарит его темнота.)

И мне страшно: войду сама я,

Шаль турецкую не снимая,

Улыбнусь всем и замолчу.

С той, какою была когда-то,

До долины Иосафата [MVV5]

Снова встретиться не хочу.

Я забыла ваши уроки,

Краснобаи и лжепророки,

Но меня не забыли вы.

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет —

Страшный праздник мёртвой листвы.

* * *

С детства ряженых я боялась:

Мне всегда почему-то казалось,

Что какая-то лишняя тень

Среди них без лица и названья

Затесалась...

Откроем собранье

В новогодний торжественный день!

Но полночную Гофманиану

Разглашать я по свету не стану

И других бы просила...

Постой,

Размалёванный пёстро и грубо —

Ты... ровесник Мамврийского Дуба,

Вековой собеседник луны.

Не обманут притворные стоны,

Ты железные пишешь законы,

Хаммураби, ликурги, солоны

У тебя поучиться должны.

Существо это странного нрава.

Он не ждёт, чтоб подагра и слава

Впопыхах усадили его

В юбилейные пышные кресла,

А несёт по цветущему вереску,

По пустыням свое торжество.

И ни в чем не повинен: ни в этом,

Ни в другом и ни в третьем... Поэтам,

Вообще, не пристали грехи.

Проплясать пред Ковчегом Завета,

Или сгинуть...

Да что там! Про это

Лучше их рассказали стихи.

Крик петуший нам только снится,

Ночь бездонна и длится, длится, —

Петербургская чертовня.

В узких окнах звезды не видно,

И удушлива, пряна, бесстыдна

Маскарадная болтовня...[MVV6]

Крик:

«Героя на авансцену!»

Не волнуйтесь, дылде на смену

Непременно выйдет сейчас

И споёт о священной мести...

Что ж вы все убегаете вместе,

Словно каждый нашёл по невесте,

Оставляя с глазу на глаз

Меня в сумраке с этой рамой,

Из которой глядит тот самый,

До сих пор не оплаканный час.

[Это всё наплывает не сразу.

Как одну музыкальную фразу,

Слышу несколько сбивчивых слов...

После лестницы плоской ступени,

Вспышки газа, и в отдаленьи

Ясный голос: «Я к смерти готов».]

Смерти нет — это всем известно,

Повторять это стало пресно,

А что есть — пусть расскажут мне.

Кто стучится! — Ведь всех впустили.

Это вы, мой последний, или

То, что вдруг мелькнуло в окне.

* * *

Шутки ль месяца молодого,

Или вправду там кто-то снова

Между печкой и шкафом стоит.

Бледен лоб, и глаза закрыты...

Значит, хрупки могильные плиты,

Значит, мягче воска гранит...

Вздор, вздор, вздор! — От такого вздора

Я седою сделаюсь скоро

Или стану совсем другой.

Что ты манишь меня рукою!..

…………………………………

ЗА ОДНУ МИНУТУ ПОКОЯ

Я ПОСМЕРТНЫЙ ОТДАМ ПОКОЙ.

Ты сладострастней, ты телесней

Живых, блистательная тень.

Баратынский

С портрета сходит героиня. Автор говорит с ней и о ней. Полночь.

Распахнулась атласная шубка!

……………………………………

«Не сердись на меня, голубка,

Не тебя, а себя казню.

Всё равно, подходит расплата,

Видишь, там, за вьюгой крупчатой,

Театральные арапчата

Затевают опять возню.

А вокруг старый город Питер,—

(Что народу бока повытер,

Как тогда народ говорил).

В гривах, в сбруях, в мучных обозах,

В размалёванных чайных розах

И под тучей вороньих крыл.

Но летит, улыбаясь мнимо,

Осиянна, непостижима

Над Маринскою сценой prima

И острит опоздавший сноб,

Звук оркестра, как с того света,—

Не предчувствием ли рассвета

По рядам пробежал озноб.

* * *

Как парадно звенят полозья

И волочится полость козья...

Мимо, тени! — Он там один.

На стене его тонкий профиль.

Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин.

…………………………………

И моим поведано словом,

Как вы были в пространстве новом,

Как вне времени были вы,—

И в каких хрусталях полярных,

И в каких сияньях янтарных

Там у берега Леты — Невы.

Ты сбежала сюда с портрета

И пустая рама до света

На стене тебя будет ждать.

Так пляши одна без партнёра.

Я же роль античного хора

На себя согласна принять.

(Может быть, мне было б приятно

Вмять тебя в полотно обратно,

Если бы не такая ночь,

Когда нужно платить по счёту...

А дурманящую дремоту

Мне трудней, чем смерть, превозмочь.)

* * *

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О моё белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

Что глядишь ты так смутно и зорко,

Петербургская кукла, актёрка,

Ты — один из моих двойников.

К прочим титулам надо и этот

Приписать. О подруга поэтов,

Я наследница славы твоей.

Здесь под музыку дивного мэтра,

Ленинградского дикого ветра

Вижу танец придворных костей...

Оплывают венчальные свечи,

Под фатой поцелуйные плечи,

Храм гремит: «Голубица, гряди!»

Горы пармских фиалок в апреле —

И свиданье в Мальтийской Капелле,

Как проклятье в твоей груди.

* * *

Дом пестрей комедьянтской фуры —

Облупившиеся амуры

Охраняют Венерин алтарь.

Спальню ты убрала, как беседку,

Деревенскую девку-соседку

Не узнает весёлый скобарь.

И подсвечники золотые,

И на стенах лазурных святые —

Полукрадено это добро...

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли.

Ты друзей принимала в постели,

И томился дежурный Пьеро.

Твоего я не видела мужа,

Я, к стеклу приникавшая стужа

Или бой крепостных часов,

Ты не бойся! — дома не мечу.

Выходи ко мне смело навстречу

Гороскоп твой давно готов...»

III

То был последний год…

М.Л.

Петербург в 1913. Лирическое отступление: «Воспоминания в Царском Селе». Развязка.

Были святки кострами согреты,

И валились с мостов кареты,

И весь траурный город плыл

По неведомому назначенью,

По Неве иль против теченья,—

Только прочь от своих могил.

На Галерной чернела арка,

В Летнем тонко пела флюгарка

И серебряный месяц ярко

Над серебряным веком стыл,

Оттого, что по всем дорогам,

Оттого, что ко всем порогам

Приближалась медленно тень —

Становилось темно в гостиной,

Жар не шёл из пасти каминной

И в кувшинах вяла сирень.

И всегда в духоте морозной,

Предвоенной блудной и грозной,

Непонятный таился гул...

Но тогда он был слышен глухо,

Он почти не касался слуха

И в сугробах невских тонул.

(А сейчас бы домой скорее,

Камероновой Галереей

В ледяной таинственный сад,

Где безмолвствуют водопады,

Где все девять [MVV7] мне будут рады,

Как бывал ты когда-то рад.

Там, за островом, там, за Садом,

Разве мы не встретимся взглядом

Не глядевших на казнь очей.

Разве ты мне не скажешь снова

Победившее

смерть

слово

И разгадку жизни моей.)

* * *

Кто застыл у померкших окон,

На чьём сердце палевый локон,

У кого пред глазами тьма.—

Помогите, ещё не поздно!

Никогда ты такой морозной

И чужою, ночь, не была.

Кто за полночь под окнами бродит,

На кого беспощадно наводит

Тусклый луч угловой фонарь —

Тот и видел, как стройная маска

На обратном «Пути из Дамаска»

Возвратилась домой... не одна!

* * *

Уж на лестнице пахнет духами,

И драгунский корнет со стихами

И с бессмысленной смертью в груди

Позвонит, если смелости хватит...

Он тебе —

он своей Травиате

Поклониться пришел.

Гляди:

Не в проклятых Мазурских болотах,

Не на синих Карпатских высотах,

Он — на твой порог

Поперёк...

Да простит тебя Бог!

* * *

Это я — твоя старая совесть,

разыскала сожжённую повесть

и на край подоконника

в доме покойника

положила —

и на цыпочках ушла...

Послесловие

Всё в порядке; лежит поэма

И, как свойственно ей, молчит.

Ну, а вдруг как вырвется тема,

Кулаком в окно застучит?

И на зов этот издалёка

Вдруг откликнется страшный звук —

Клокотание, стон и клёкот...

И виденье скрещенных рук.

Часть вторая

Решка

Я воды Леты пью,

Мне доктором запрещена унылость.

Домик в Коломне

Пушкин

Место действия — то же. Время — Январь 1941. Автор говорит о поэме «1913 год» и о многом другом.

Мой редактор был недоволен,

Клялся мне, что занят и болен,

Засекретил свой телефон.

Как же можно — три темы сразу!

Дочитав последнюю фразу,

Не поймёшь, кто в кого влюблён,

Кто, когда и зачем встречался,

Кто погиб и кто жив остался,

И кто автор и кто герой —

И к чему нам сегодня эти

Рассуждения о поэте

И каких-то призраков рой.

III

Я сначала сдалась, но снова

Выпадало за словом слово,

Музыкальный ящик гремел,

И над тем надбитым флаконом

Языком прямым и зелёным

Неизвестный мне яд горел.

А во сне всё казалось, что это

Я пишу для кого-то либретто,

И отбоя от музыки нет.

А ведь сон — это тоже вещица,

Soft embalmer [MVV8] , Синяя Птица,

Эльсинорских террас парапет.

И сама я была не рада,

Этой адской арлекинады

Издалёка заслышав вой.

Всё надеялась я, что мимо

Пронесётся, как хлопья дыма,

Сквозь таинственный сумрак хвои.

Не отбиться от рухляди пёстрой,

Это старый чудит Калиостро

За мою к нему нелюбовь.

И мелькают летучие мыши,

И бегут горбуны по крыше,

И цыганочка лижет кровь.[MVV9]

VII

Карнавальской полночью римской

И не пахнет. Напев Херувимской

У ампирных церквей дрожит.

В дверь мою никто не стучится,

Только зеркало зеркалу снится,

Тишина тишину сторожит.

VIII

Но была для меня та тема,

Как раздавленная хризантема

На полу, когда гроб несут,

Между помнить и вспомнить, други,

Расстояние, как от Луги

До страны атласных баут [MVV10] .

Бес попутал в укладке рыться...

Ну, а всё же может случиться,

Что во всём виновата я.

Я — тишайшая, я — простая,

«Подорожник», «Белая стая»...

Оправдаться... но как, друзья!

Так и знай; обвинят в плагиате...

Разве я других виноватей,

Впрочем, это в последний раз.

Я согласна на неудачу

И смущенье своё не прячу,

Чем как будто смущаю вас.

Но сознаюсь, что применила

Симпатические чернила

И зеркальным письмом пишу,

Что другой дороги мне нету —

Чудом я набрела на эту

И расстаться с ней не спешу.

XII

Та столетняя чаровница6

Вдруг очнулась и веселиться

Захотела. Я ни при чем.

Кружевной роняет платочек,

Томно жмурится из-под строчек

И брюлловским манит плечом.

XIII

Я пила её в капле каждой

И, бесовскою чёрной жаждой

Одержима, не знала, как

Мне разделаться с бесноватой:

Я грозила ей Звёздной Палатой

И гнала на родной чердак,—

XIV

В темноту под Манфредовы ели

И на берег, где мёртвый Шелли,

Прямо в небо глядя, лежал,—

И все жаворонки всего мира

Разрывали бездну эфира [MVV11] ,

И факел Георг [MVV12] держал.

Но она твердила упрямо:

Я не та английская дама

И совсем не Клара Газуль,

Вовсе нет у меня родословной,

Кроме солнечной и баснословной,

И привёл меня сам июль.

XVI

А твоей двусмысленной славе,

Двадцать лет лежавшей в канаве,

Я ещё не так послужу.

Мы ещё с тобой попируем,

И я царским моим поцелуем

Злую полночь твою награжу.

3–5 Января 1941 года

Фонтанный Дом

Часть третья

Эпилог

I suppose, all sorts of dreadful

things will happen to us.

Hemingway[MVV13]

Моему городу

Так под кровлей Фонтанного Дома,

Где вечерняя бродит истома

С фонарём и связкой ключей,—

Я аукалась с дальним эхом,

Неуместным смущая смехом

Непробудную сонь вещей;

Где свидетель всего на свете

На закате и на рассвете

Смотрит в комнату старый клён

И, предвидя нашу разлуку,

Мне иссохшую чёрную руку,

Как за помощью, тянет он.

А земля под ногой гудела,

И такая звезда глядела

В мой еще не брошенный дом,

И ждала условного звука...

Это где-то там — у Тобрука,

Это где-то здесь за углом.

(Ты не первый и не последний

Тёмный слушатель светлых бредней,

Мне какую готовишь месть.

Ты не выпьешь, только пригубишь

Эту горечь из самой глуби —

Этой вечной разлуки весть

Не клади мне руку на темя —

Пусть оно остановится, время,

На тобою данных часах.

Нас несчастие не минует,

И кукушка не закукует

В опалённых наших лесах...)

А не ставший моей могилой,

Ты, гранитный, кромешный, милый,

Побледнел, помертвел, затих.

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отраженье моё в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах

И на гулких сводах мостов

И на старом Волковом Поле,

Где могу я плакать на воле

В чаще новых твоих крестов.

Мне казалось, за мной ты гнался,

Ты, что там погибать остался

В блеске шпилей, в отблеске вод.

Не дождался желанных вестниц...

Над тобой — лишь твоих прелестниц,

Белых ноченек хоровод.

* * *

А весёлое слово — дома —

Никому теперь не знакомо,

Все в чужое глядят окно.

Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке,

И изгнания воздух горький,

Как отравленное вино.

* * *

Все вы мной любоваться могли бы,

Когда в брюхе летучей рыбы

Я от злой погони спаслась,

И над Ладогой и над лесом,

Словно та, одержимая бесом,

Как на Брокен ночной неслась.

И уже предо мною прямо

Леденела и стыла Кама

И «Quo vadis?» — кто-то сказал,

Но не дал шевельнуть устами,

Как тоннелями и мостами

Загремел сумасшедший Урал.

От того, что сделалось прахом,

Обуянная смертным страхом

И отмщения зная срок,

Опустивши глаза сухие

И ломая руки, Россия

Предо мною шла на Восток.[MVV14]

Окончено в Ташкенте

18 августа 1942 г.

Ко входу в Светлицу

К сундучку с книгами

К Анне Ахматовой