Анна Ахматова
Энума Элиш
Пролог, или сон во сне
Пьеса «Пролог»,
по-видимому, переводная и представляет собой внутреннюю часть некой трилогии
Энума элиш[MVV1], обнаруженную
в Ташкенте при довольно загадочных обстоятельствах (смыто океанской водой) ...
году.
Часть I — На
лестнице
Часть II — Пролог
Часть III — Под
лестницей
Её
смерть.
Д е й с т в у ю щ и е
л и ц а
1. Х (икс)
2. Секретарша
нечеловеческой красоты
3. Соперница
4. Бэбе
(забодаю...)
5. Редактор с
ассирийской бородкой
6. ..............
Место действия
«Пролога», по-видимому, Ташкент. Время — вторая мировая война. 20 век.
Нечто удивительное:
гаванская находка, или рукопись в бутылке
Я. Моя Гаванская
находка. Моя биография (по Л.Л. Ракову[MVV2]). Моя
жена, дети, внуки. Учёная карьера. Ученые степени. Я — академик (академяка).
Моя библиография. Внешний вид рукописи. Почерк. Язык. Подробности нахождения.
Я разделил темы
между моими учениками и ученицами. Самой верной из них Бэбе досталась тема
«Пролог и его последствия». Она, не знаю какими путями (по слухам, ценою ночи, как
говорили в прошлом веке[MVV3]),
установила, что это произведение двадцатого столетия, написано в одном из
крупнейших городов Средней Азии.
Пол, возраст и
национальность автора установить не удалось.
На каком языке
написан «Пролог», тоже не ясно. Кто-то из вечно протестующей молодежи старается
доказать, что это стихи, и, по всей вероятности, перевод.
За толкование
вставной цитаты:
«Чтоб шею
завернуть, я не имею шарфа[MVV4]» — четыре
человека получили докторские степени, по поводу чего уборщица Настя бестактно
сказала: «У того, который сочинил, рваной тряпки не было, а эти объяснители своих б... в чернобурые манты нарядили».
Я же, с чувством
законной гордости, констатирую — рост нашего литературоведения.
Сначала покойный
академик, по-видимому, хотел сообщить гораздо больше подробностей о рукописи,
но отвлекся от этого предмета и перешёл на вопросы собственной биографии, и
столь блистательной научной карьеры. С замиранием сердца
читатель узнаёт биографии всех помогавших и мечтавших найти рукопись, все его
приключения в городе Н., где ему так и не удалось ничего разыскать, несмотря на
помощь милиции, трёх пожарных частей и собак-ищеек, во главе со знаменитой
Лиджи[MVV5]
(18 медалей).
Название интермедии
на каком-то неизвестном мне языке. Для установления языка и перевода я провёл
девять месяцев в Закавказии, но привёз оттуда только тяжёлое заболевание
печени.
Как всегда, помогло
чудо. Моя внучка Фифа познакомилась возле гост<иницы>
М<осква> с каким-то юношей и показала ему мою кандидатскую диссертацию на
эту тему, и юноша сказал, что буквы латинские, a La vie — значит
по-фр<анцузски> — жизнь. Конечно, я и все мои ученики не прекратили
исследования, но пока что приходится принять эту гипотезу.
В сущности от
рукописи осталось только одно примечание (местами тоже попорченное океанской
водой) и самый конец Интермедии.
Откроем собранье в новогодний
торжественный день[MVV6]
После этих слов в
приплывшей бутылке не то балетное либретто, не то киносценарий (фамилия автора
музыки смыта солёной водой, но всё же, кажется, Лурье) идёт следующая
Интермедия.
Интермедия
На просцениум
выходят арапчата и ведут себя примерно, как в «Дон Жуане»
1910 г. Факелы.
П
е р в а я (Коломбина в виде Козлоногой). Танец.
Т е н о р (за сценой поет)
На ногах
копытца-сапожки,
В бледных локонах
злые рожки,
Голубые до плеч
серёжки,
Окаянной пляской пьяна.
Словно с вазы
чернофигурной
Прибежала к волне лазурной
Так парадно
обнажена.
В т о р о й (корнет). Танец:
Ж е н с к и й г о л о с (поёт за сценой)
Ну а ты — в шинели и
каске —
Переряжен,
как в древней сказке? —
Нет, то твой
обычайный вид.
Чести друг ты и раб
любови,
Но зачем эта капля
крови
Бередит лепестки
ланит.
Т р
е т и й: [Арлекин-убийца]. Танец.
Х о р м а л ь ч и к о в (Поёт за сценой)
Череп это, маска, лицо
ли? —
Выражение злобной
боли,
Что лишь Гойя мог
передать.
Из какого-то места,
в глубине очень большой сцены шарманщик сбрасывает отрепья и оказывается
Судьбой с потухшим факелом в руке. Она как бы читает последний приговор
поколению самоубийц:
Хор теней.
Д е й с т в у ю щ и е
л и ц а.
Маски первого
действия — все уехали. Они же через сорок лет (но скрывают)
Г о л о с а:
тот самый
Это город Пиковой
Дамы
Иль чего-то ещё
страшней.
Ты приедешь в чёрной
карете
Царскосельские кони
эти
И упряжка их а
На минуту напомнят
детство
И отвергнутое
наследство:
Могила. Вместо
памятника — Психея, с бабочкиными крылышками и горящим светильником («В глине чистое
пламя»). Вечная жизнь + Миша Линдеберг — 24 декабря 1911.
или
А с ухватками
византийца
С ними тот Арлекин
— убийца[MVV7].
Все трое танцуют.
Остальные встают, пытаясь выразить восхищенье. Кажется, что над ними кружатся
чёрные птицы, и они отделены от мира траурными вуалями.
Автор показывает на
них и бормочет:
Ту полночную
Гофманнану,
Разглашать я по
свету не стану
И других бы
просила...
Слышится или
чудится шуршание сплетен. В заднике открывается арка, и оттуда выпадает
выгнутый крутой мост. Маскарадная толпа расступается. Все трое проходят по
этому мосту в какое-то тёплое, жёлтое сияние. Победа жизни.
Г о л о с
Лепорелло:
Andiamo al'ostema
A cercar pardon millior[MVV8]
Примечание:
На
этой же рукописи есть помета, что «Интермедия» шла 7 раз в Лондоне, успеха не
имела, но почему-то под конец стала нравиться публике, — по мощному
таинственному ходатайству была снята, что Коломбину и Драгуна исполняли
знаменитые артисты того времени, а Арлекина — некто, никогда не открывший
своего лица и называвшийся одной буквой (смыта солёной водой). Говорят (on dit или la legende veut)[MVV9],
что Арлекин приезжал на репетиции в чёрной карете с такого же цвета пуделем
(что, однако, не невозможно), что он в жизни очень заметно хромал, а на сцене
был воплощённой грацией, что вопрос о его смерти окутан столь непроницаемой
тайной, что никому даже в голову не приходило постараться распутать её и т.д.
Гораздо страннее,
что ещё более необ<ычная> жизнь и ужасная смерть
постигли всех участников этого невиннейшего представления...
Некоторые из них
просто пропали — навсегда и неизвестно куда (примеры). Другие, как, например,
редактор, сошли с ума и, кажется, ещё до сих пор
находятся в сумасшедшем доме. Ему чудится, что телефонная трубка приросла к его
уху, и голос с грузинским акцентом пугает его. Но большая часть, как это ни
странно, была казнена за совершенные ими в разное время преступления.
Жив, здоров и
пользуется прекрасной репутацией один только Гость из Будущего, выходящий из
одного зеркала, чтобы войти в другое (в пьесе только мерещится на задымленной
стене пещеры).
Совсем уж
апокалиптическая судьба постигла автора колдовской музыки к «Интермедии».
Кажется, что всё общество разделилось на две равные части. Первая
вставляет его имя в самые блистательные перечисления, говорит о нём слова, или,
вернее, сочетания слов, не знающие равных; вторая считает, что из его попыток
ничего не вышло, что это une existence manquee[MVV10];
tertium quid[MVV11],
который неизбежно образуется при разделе на две равные части, пожимает плечами
и, — tertium quid всегда отлично воспитан, — спрашивает: «Вы уверены,
что когда-то был такой композитор?» и считает его кем-то вроде поручика Киже.
Выяснив
все эти факты, пишущий эти строки случайно наткнулся на вопрос о самом авторе
либретто. Ему посчастливилось узнать, что в разное время либретто
приписывалось семи разным авторам, все они опровергали печатно этот нелепый
слух и намекали, что это просто перевод. Однако пишущий эти
строки на этом не успокоился и поехал в город N. к знаменитому специалисту по
истории балетного либретто (автору нашумевшего в свое время труда «Либретто и
борьба с ним»). У маэстро ответ был давно готов: «Тоже Кристофер Марло[MVV12]». Однако
старый слепой — внук театрального суфлёра — остановил выходящего от
знаменитости пишущего эти строки и проворчал: «Не верьте старику, у него
микромаразм».
…………………………………………………………………………………………
Женских ролей там, как известно, было две.
Одна из них (амплуа комическая старуха) в возрасте 61 года была зарезана из
ревности матросом в загородном парке города N.
Другая (главная
героиня) получила предписание покинуть театр и посвятить себя ухаживанию за
собственной могилой. Каждый день зимой и летом, одетая в ничуть не театральное
рубище, то с лопатой, то с граблями и какой-то рассадой, она проходит в
сравнительно мало посещаемый угол кладбища и подолгу возится возле скромной, но
пристойной гранитной плиты. Могилу изредка посещают какие-то господа без шляп и
пожилые дамы с целыми цветниками на голове, они почему-то становятся у плиты на
колени, достают какие-то мешочки и наполняют их землей с могилы. Поэтому,
бывшая премьерша должна раз в месяц приносить свежий
запас земли. Кажется, зимой в сильный мороз это не так уж просто, а нести на
спине мешок с землёй будто тяжеловато, но это уже детали.
У
здания театра, где она когда-то играла, поставлен её бюст работы знаменитого
скульптора (смыто океанской водой), с теми же датами, что и на могиле; на всех
двенадцати домах, где она жила — мраморные) доски[MVV13]
(на тринадцатом доме, где она живет сейчас, такой доски нет). Этим,
кажется, посмертные почести и ограничиваются. В этой тринадцатой её квартире
нам побывать не пришлось, во-первых, потому что в такие районы ходить
небезопасно даже днём, затем, по слухам, лестница, кажется, из известного
фильма «Рим в 11 часов». Тем не менее, некоторые сведения нам получить удалось.
Из документов самый интересный — жалобы соседей на то, что она поёт ночью во
сне и этим не даёт спать другим (перегородка не
доходит до потолка). Это бы ничего, но, как известно, такого второго голоса нет
в мире, и если какому-нибудь злоумышленнику придёт в голову поставить поблизости
магнитофон, могут пойти насмарку все усилия знаменитого хирурга R., так успешно
сделавшего ей пластическую операцию, что её и родная мать не узнает.
Из
тех же «хороших» источников нам удалось узнать следующее: когда примерно раз в
три года является [возникает] потребность получить от неё некоторые сведения,
она ведёт себя недостаточно корректно: действительно данную ей ещё в (смыто
океанской водой) году цитату о её «провалах», о нелюбви к ней театральной
публики она повторяет сносно, но на следующие вопросы отвечает недостаточно
обдуманно.
Специально занятые
её бытом соседи по квартире Самоваров и Васинович недавно сообщили, что она при
свете луны пишет углём за печкой что-то на стене, а затем снова прикрывает
написанное обоями. Пришлось выкрасить комнату масляной краской оранжевого
колера. Очень мило! Что же касается её «писанины», то
это такой вздор, что мы его приводить не будем, однако Васинович подал «особое
мнение» и просил обратить внимание на строки:
Трещотка
прокажённого
В моей руке поёт.
Может быть, у неё в самом деле проказа?
<...>
в фойе театра до сих пор висит (в ночной рубашке, с распущенными волосами) её
портрет в роли Сомнамбулы из пьесы «Пролог», запрещённой во время генеральной
репетиции (II часть трилогии «Энума элиш» неизвестного автора) и
реабилитированной в (смыто океанской водой) году. Другие её портреты
находятся (смыто океанской водой) в музее. По слухам, один из них (самый
известный, в ярко-синем платье, работы художника А.) ведет себя как-то странно
— изменяется, иногда ломает руки и зовёт кого-то по имени (когда посетители
музея отвёртываются). Поэтому, хотя он и раньше находился в тайном хранении,
было сочтено за благо поместить этот портрет в
небольшой тёмный и крепко запертый карцер, где он не будет никому мешать.
Буфетчица клава
Ввиду отсутствия
законных наследников ей была подыскана вполне пристойная наследница —
театральная буфетчица Клава. Но и тут дело обошлось не без недоразумений: Клава
вдруг заявила, что она согласна принять драгоценности (таких
не оказалось), платье (в нем увели X.) и какую-то рухлядь красного дерева,
которая вскоре вся рухнула, потому что её съел жучок; что просит ей книг, писем
и в особенности стихотворных посвящений не передавать, что, хотя ввиду
неграмотности за себя она ручается, но её знакомые, которые часто засиживаются
у неё до утра и фамилии которых она никак не может запомнить, могут оказаться
грамотными[MVV14].
Пришлось за
письмами послать грузовик, книги сложить в каком-то подвале, а Клаве строго
предписать принять ванну, согрев воду в колонке стихотворными посвящениями.
Свидетели утверждают, что колонка кипела.
И Клава мило ныряла
в венецианскую двуспальную кровать, на которой в прошлом сезоне Отелло душил не
менее знаменитую Дездемону в комнате, в которой X. даже в одно время, когда
случайно возникли затруднения квартирного характера, провела полтора года. Там
ей было очень удобно и приятно, несмотря на жёсткость бутафорского
круглого диванчика и неожиданные ночные пробуждения, когда она, случайно
кашлянув, слышала хрипловатый мужской голос: «Тут кто-то есть...» И нежное
щебетание Клавы: «Это не имеет никакого значения. Не обращайте внимания».
<7>В квартире 113 сходили с ума трое: бывшая домработница
стариков Вэнав, которые уехали в Польшу к пасынкам и падчерицам и слали оттуда
недобрые вести, генерал-лейтенант МГБ Самоваров, снятый с места за
«гуманность», и художник Федя, которого два года называли гением, а потом
кто-то приехал откуда-то и всё переменилось. Тут Федя совсем запутался и
рухнул.
Остальные
жильцы квартиры 113 пребывали в вожделенном здравии, дрались на кухне с вызовом
милиции и [без] неотложной помощи, писали друг на друга доносы (коллективно и в
одиночку), судились от семи до семидесяти раз в год из-за нетушения света в
уборной, и, наконец, к общей радости добились того, что уборная, а заодно и
водопровод, были навсегда заколочены.
Тогда голубь мира с
оливковой веткой в клюве воспарил над квартирой 113 и она получила какой-то
похвальный .лист, который был повешен в прихожей рядом
с рамой велосипеда и над детской ванной.
Из ташкентского дневника
<8> Вероятно,
недавно случилось нечто, что позволило мне вспомнить, казалось, навсегда
потерянную рукопись. То ли цвет неба над Римом, то ли стук вагона в Альпах, то
ли запах каких-то допотопных духов, уже совершенно неизв<естно>
где и всего вернее во сне. Кто-то спрашивает: «Снятся ли запахи?» Я отвечаю:
«Не знаю, я всю
жизнь ощущаю во сне все запахи Павловского вокзала (натёртый паркет,
павл<овскую> землянику, цветы в киоске налево — особенно резеда, хорошие
сигары и т.д.)».
А рукопись? —
Бумага желтоватая, написано чем<-то> очень
чёрным — словно углём или тушью. Можете прочесть текст? — Конечно, могу. Слушайте:
[ярко-зелёный],
ядовито-зелёный луч полной луны шарит по пещере, как прожектор. Навстречу ему спящая встает и под отдалённые звуки Чаконы (играет альт)
пляшет со своим отраженьем. На стене пещеры огромное чёрное пятно от
саксаульего дыма. Она говорит пятну: «Не прячь его, он мне нужен и больше
никто». (Читает алмазную дарани: «джале, джула,
джуньда, сваха брум».) Пятно светлеет, и где-то в его глубине появляется Тень.
<9>Пещера.
Остатки старого костра. Горка саксаула. Задымлённая стена освещена полной
луной. Так же освещена [на каком-то тряпье] спящая на
козьей шкуре X. В глиняном кувшине одна роза.
Вместо предисловия
Когда после
брюшного тифа я вышла из больницы, всё почему-то стало мне казаться родом
драматического действия, и я написала «Эну<ма элиш>», I-ое и III-е
действия были совершенно готовы. Оставался — «Пролог, т.е. II действие. Он
должен был быть в стихах и представлять собою кусок пьесы героини «Энума
э<лиш>» — X. В этой пьесе роль Сомнамбулы исполняла сама X. Она
спускалась по освещённой луной, почти отвесной стене своей пещеры после
каких-то тёмных блужданий, не просыпаясь, молилась Богу и ложилась на козьи
шкуры, служившие ей ложем. Гость из Будущего под лунными лучами проступал на
задымлённой кострами стене пещеры.
ПЛАН
<10>I.
Театральная уборная X, Х2 и Фрося.
X. — ломает руки —
«Нет конца «Пролога».
Входит Х2. Ей ведомы начала и концы...
Двойники
переодеваются.
II. Пещера.
Подробное описание в сомнамбулическом сне.
<Примечания>
Пасха. 1943.
Ташкент
<11>Двойников
своих она может считать дюжинами. Они появляются в разных пунктах земного шара
и так же быстро отцветают, как расцветают, не успев принести особого вреда. По словам её старых и кое-где «уцелевших» друзей, она сама считает
[не то] <себя> чьим-то уцелевшим двойником — не то (чьим-то) этим эхом —
но чьим — старики и старухи забыли.
<12> X. перед
зеркалом. Её гримирует Фрося.
X.: Не могу, все равно
не могу.
Ф
р о с я: Брось трепаться. Всё < можешь >.
X.: Никто не знает,
что у «Пролога» нет конца. Я не успела. Его нельзя играть.
Ф
р о с я: У нас всё можно.
Г о л о с - э х о: Всё можно... (Обе женщины в ужасе.
Из зеркала выходит двойник X).
Д в о й н и к: Мне ведомы начала и концы
И жизнь после конца
и что-то,
О чём ещё не надо
говорить.
X.: Кто ты?
Д в о й н и к: Я — ты ночная... Мне надоело во сне. Я буду
делать всё, о чём ты думала, но Фрейд тут ни при чём. Я всё сделаю сном, а явь
спрячу в мешок.
X.: А что же я буду
делать?
Д в о й н и к: Наденешь паранджу и пойдёшь в сквер продавать
фиалки (набрасывает на неё паранджу и выталкивает за дверь).
К Фросе: Дай роль.
(читает,
бормочет: Слабо, в лоб, не то, я им сейчас покажу. Пляшет.)
О р л у: Федя.
Или так:
<13>Театральная уборная. X. и Фрося.
Фрося гримирует X.
Та ломает руки.
X.: Нет, это
невозможно. Я не успела кончить. — Там всего пол-пьесы. Будет скандал.
Ф
р о с я: Скандал всё равно будет. [И ещё какой], мировой.
Входит высокая
женщина в парандже, с корзиной фиалок.
X.: (почти плачет):
Я не могу, не могу.
Ж е н щ и н а: Бери паранджу и иди в сквер продавать фиалки, я за
тебя сыграю.
X.: Там играть
нечего.
Женщина: Сбрасывает
паранджу — оказывается двойником X.
X.: (Пятится) — Кто
ты?
Ж е н щ и н а: Я — ты ночная ( Фросе) А
ну, дай роль.
(Та протягивает мятые листы).
X.: Там пол-пьесы.
Ж е н щ и н а: Ничего, я сейчас сделаю конец.
X.: Там стихи.
Ж е н щ и н а: Стихи-то всё равно я пишу. Какое там последнее
слово?
X.: «Неизвестный
становится на одно колено и с смертельным криком
исчезает».
Ж е н щ и н а: Ладно. (Пишет). Знаю.
Орёл Федя: Беда!..
Слышна музыка.
X. (бормочет):
«Прощай, прощай!!!»
Ton epoux cour le monde, el ta forme eternelle Veille
pres de lui quand il dort...[MVV15]
Нет, не так — так не поймут. — Мы оба будем знать, что за дверью
гибель, но другая сила возьмёт верх даже над страхом, даже над жалостью,
даже...
А теперь гуляй, мой
лебедь,
И три года жди
меня...
(Вставить:
Монолог — о их первой встрече.)
2 октября 1963.
Будка.
<Большая исповедь
Вступление>
<14> Позвольте скрыть мне всё: мой пол и возраст,
Цвет кожи, веру,
даже день рожденья
И вообще все то,
что можно скрыть.
А скрыть нельзя —
отсутствие таланта
И кое-что ещё,
остальное ж
Скрывайте на
здоровье.
<15> Но говорят — в разбомбленном когда-то,
А
ныне восстановленном строенье
Нашли обрывки старого
письма.
Подумаешь ещё —
делов палата,
Однако на поверку
вышло так.
Знакомым всем тот
показался почерк,
И всем мерещилось,
что с ним такое
Уже когда-то в
жизни приключилось,
И множество
подобной чертовни.
(Диктуй,
диктуй, я на коленях буду
Тебе внимать —
неутолимой жаждой
И
я больна — но это скроем мы.)
N захотел тут даже
повесть сделать,
Но все заголосили:
«Ни за что!»
Довольно нам таких
произведений,
Подписанных
чужими именами,
Всё это нашим будет
и про нас.
А что такое «наше»?
и про что там?
Ну, слушайте,
однако.
И з
и с п о в е д и:
И эта нежность не
была такой,
Как та, которую
один поэт какой-то
В начале века
назвал настоящей
И тихой почему-то.
Нет, ничуть —
Она, как первый
водопад, звенела,
Хрустела коркой
голубого льда,
И лебединым голосом
молила,
И на глазах
безумела у нас.
Все было очень
чинно и достойно:
Двадцатый Век,
Москва, весны начало,
Друзья и книги, и в
окне — закат.
…………………………………………………
Нам бы тогда же
сделаться врагами,
Почувствовав, что
что-то здесь неладно,
Но почему-то мы не
догадались,
И пропустили время.
— Ерунда.
Такое ли ещё бывало
в мире,
А впрочем, я не
знаю. Не из ада ль
Повеял ветер, или
дуновенье
Волшебное
вдруг ощутили мы.
Все кончено.
Корабль идёт ко дну,
И маски прочь — и я с тобой в плену.
Ещё я слышу свежий
клич свободы,
Мне кажется, что
вольность мой удел,
И слышатся «сии
живые воды»
Там, где когда-то
юный Пушкин пел.
Мы, помнится,
готовы были оба
Терпеть нежданные
дары Судьбы,
Как надлежит и с
твёрдостью спокойной,
А может, и
насмешливо чуть-чуть.
Но умереть от
нежности друг к другу
Боялись мы — и этот
страх всё рос
И постепенно
заполнял пространство,
Которое и так
неодолимо
И траурно лежало
между нами...
И пересечь которое,
пожалуй,
И в голову нам не
могло прийти.
А рядом громко
говорила Федра
Нам, гордым и уже
усталым людям,
Свои невероятные
признанья,
И «больше не читавшая»
Франческа
О первенстве
заботилась своём.
Я понимаю, как всё
это сложно.
Но всё же попытайся
уцелеть.
Так вот когда с
тобой беда случилась.
Беда случилась — ты
её познал.
Теперь ты знаешь,
что ни с чем на свете
Её нельзя сравнить
и утолить:
Ту жажду, что
приходит раз в столетье,
А может быть, и
реже, бедный друг.
Ни ветрами
свободных океанов,
Ни запахом
тропических лесов,
Ни золотом, ни
водкою кабацкой,
Ни шкиперским
крепчайшим коньяком,
Ни музыкой, когда
она небесной
Становится и нас
уносит ввысь,
Ни даже тою памятью
блаженной
О первой и
несознанной любви,
Ни тем, что люди
называют славой,
За что иной
согласен умереть.
И только мы с тобою
знаем тайну,
Как утолить её, но
мы не скажем
Под злою пыткой и
друг другу даже,
Особенно друг
другу. — Замолчи!
<1963–1964>
<16> Я званье
то приобрела
За сотни
преступлений,
Живым — изменницей
была,
И верной — только
тени.
<Два голоса>
П
е р в ы й:
<17>Мы
запретное вкусили знанье,
И в бездонных
пропастях сознанья
Чем прозрачней, тем
страшнее зданья
И уже сквозит
последний час...
В т о р о й:
И уже грохочет
дальний гром...
А та, кого мы
музыкой зовем
За неименьем
лучшего названья,
Спасет ли нас.
1946
(Ещё план)
Сон во сне
<18>...Конец
1-го действия. Телегр<амма> из Москвы — «Пролог,
или Сон во сне» — разрешён.
Сцена, где всё
вверх дном (вплоть до Девушки с веслом). Интермедия — уголок за кулисами. Фрося
гримирует X. Она уже в «костюме», т.е. босая с распущенной тёмной гривой,
смотрится в чёрный обломок зеркала. Луна.
X. (ломая руки):
Беда, беда! Это нельзя играть — там нет конца — я не успела, т.е. был, но
кто-то...
Ф
р о с я: Знаем мы твоих кто-то. Небось
скрипач?
X.: Что ... ты...
Ф
р о с я: А ты сходи к нему в башню — слышишь, как играет.
X.: Наша Чакона...
(Танец)
Входит высокая
фигура в парандже, [несёт] держит перед собой плоскую корзину с фиалками.
X.: Кто это?
Ф и г<у р а>:
Сейчас разберёмся кто — кто.
X.: Тут не хватает
пяти страниц. Как же играть. Ведь это — скандал.
Ф
р о с я: А ты что думала? (Передр<азнивая>)
Скандал! Мировой.
Ф
и г<у р а>: Ничего, я допишу.
X. (в ужасе, почти
догадываясь): Кто вы?
Ф
и г<у р а> (Сбрасывает паранджу): А я — вот кто — (и оказывается самой
X.)
X.: Но там стихи.
Ф
и г<у р а>: А стихи-то ведь я писала. Фрося, дай роль. Чем там кончается?
Ф
р о с я: Имя твоё мне сейчас произнесть — Смерти подобно.
3 августа 1964
Ф
и г<у р а>: Знаю, Знаю... (Садится спиной к зрителю закуривает, почти голая — что-то бормочет.)
Сцена повернулась.
Пещера. Ночь. Орёл Федя <два слова неразборчиво>
X.: (Задрёмывает):
Федя, я сегодня опять буду диктовать тебе мою биографию. Слушай.
Орёл: Только,
пожалуйста, не диктуй такие глупости, как прошлый раз. «Половина негоже», — как
говорила моя бабушка. И кто это тебе поверит, что ты — и то, и то... И в последний
раз предупреждаю, что стихи записывать не стану. От них только горе. Знаешь,
что с М. из-за стихов случилось! Просто перо жалко для
<та>кого вырыва<тъ>.
Пещера
...Ещё мало луны
<19>№ 2 —
(дремлет — сквозь сон Орлу):
Федя, бери перо я опять
буду диктовать.
Ф
е д я (недовольно): Только не такой вздор, как прошлый раз. Пера жалко и за
тебя стыдно.
№ 2: Не бойся —
сегодня только хорошее.
Ф
е д я: И, пожалуйста, чтоб не стихи. Ты знаешь, что теперь бывает за стихи.
№ 2: Знаю — всё
знаю! Да у меня без рифм — ты не заметишь, что это стихи.
Ф
е д я: Да и не во мне дело. Ладно, говори.
№ 2: И никакого
розового детства
...ни мишек, ни
кудряшек
Или друзей средь камушков
речных...
Икс, засыпая,
диктует; Орёл пишет.
И к с:
И никакого розового
детства,
Ни добрых тёть, ни
страшных дядь — ни даже
Товарищей из
камушков речных.
Себя чуть помню — я
себе казалась
Событием
невероятной силы
Иль чьим-то сном,
иль чьим-то отраженьем,
Или ночным глухим
пещерным эхом.
Уже в пять лет я
двойников своих
Искать ходила, и
казалось мне,
Что видела их
сотнями повсюду.
То мне казалось,
что меня к чужим
Подбросили — я
никого не знаю
И злодеяние в себе
несу,
И что это вот-вот
откроют люди.
А в зеркале я за
спиной своей
Так часто что-то
лишнее видала...
Показывается луна.
Альт вдали играет
Чакону Баха.
X. встает и
начинает танцевать со своим отражением. Танцуя, поднимается по ступенькам
каменной лестницы, а отражение прячется в воду.
Ф
е д я — воронам: Летите за ней.
Альт смолкает.
Выстрел.
X. возвращается.
Прилетают вороны.
(Федя и вороны)
Возвращается X. в
сон <неразб.> Ложится, дремлет...
X.: Федя, это ты
Петербург основал?
Ф
е д я: Я. — Я тогда был ручной.
X.: Люблю такие
шутки!
П
о д х а л и м: Как это верно!
X. поёт:
Что-то в сердце
борется,
Как с огнём вода,
Мне б с тобой
поссориться
Навсегда.
План
Десятое ноября
(Проза)
<20> X. и Ф р о с я. Проход по авансц<ене>
(Стихи) Пещера — птицы, костёр, чёрное
дымное пятно на стене.
X., задремливая,
диктует автоби<ографию> Орлу-Феде. Показывается
Луна.
Альт вдали играет
Чакону Баха.
X. встает и
начинает танцевать со своим отражением. Танцуя, подымается по ступеньк<ам> каменной лестницы, а отражение прячется в
воду.
Ф
е д я — воронам: Летите за ней.
Альт смолкает.
Выстрел.
X. — возвращается.
Прилетают вороны.
(Федя и вороны)
К птицам:
Улетайте все.
Мне нужно, наконец, с ним объясниться.
Ф
е д я (вздыхая, бьёт крыльями).
Так-то вы, женщины,
и попадаетесь.
В о р о н ы: Кар-кар. Мы понимаем только по-узбекски.
Ф
е д я: И то плохо.
Возвращается X. в сом<намбулическом> припадке. Ложится — Дремлет. Луна.
(Может
быть, люди наверху. Угрозы)
Она садится,
протягивает руки, начинает вызывать (из пятна) И. Он появляется в виде Тени.
(X. и И.)
Возникает Голос —
Последняя Беда.
(X. и Беда)
В
«Пролог»
(август 64)
<21> № 1: Ты
написала до конца?
...[отдаёт]
№ 2: Почти.
№ 1: Но до какого
места?
№ 2: (Небрежно,
смотря в рукопись)'.
[Тёмная, преступная]
Окровавленная и пустая,
Но она должна быть
— наша связь...
№ 1: А дальше?
№ 2: Я буду
импровизировать.
[Стёша] Фрося:
Воображаю!..
№ 2: Ты всегда
воображаешь, [зашей] заколи лучше этот шов.
[Стёша шьет] Фрося
закалывает: Ох! Догуляетесь обе.
(№ 1 в парандже с
фиалками уходит)
№ 2: Значит, я
играю тебя
………………………………………
Вдали оркестр
играет ещё не слыханную увертюру. Стёша подает
телеграмму. № 2 читает, роняет телеграмму, закрывает лицо руками, бормочет:
«Боже мой, опять!!» Помреж, приоткрыв дверь: «Ваш выход». № 2 уходит. Фрося
поднимает телеграмму и читает вслух: «Поздравляю, жду, как всегда, за
поворотом».
…………………………………………………………………………………………………………………………
Звонит телефон.
Фрося (берёт
трубку): Слушаю. Театр. Передать в антракте? Слушаю. Записываю. (И повторяет):
Я сижу в третьем ряду. Когда будешь танцевать Чакону, брось мне розу...
(Про себя)
Опять этот! И
сколько я в глазок глядела. Третье место в третьем ряду всегда пустое.
<22> Пещера.
Подробное описание Х2. в сомнамбулическом сне, за ней
— вороны. Молится, не приходя в себя и ложится на
овчину.
Н е к т о н а с т е н е: Ты звала меня?
Х2.:
Ты кто?
Н е к т о н а
с т е н е: Я тот, к кому ты приходишь каждую ночь и плачешь и просишь
тебя не губить. Как я могу тебя губить — я не знаю тебя и между нами два
океана.
Х2.:
Узнаешь. Сначала ты узнаешь не меня, а одну маленькую книжку, потом...
О н а (продолжает): Мы будем сидеть в моей полутёмной комнате
перед открытой печкой и, скрывая друг от друга, непрерывно вспоминать то, что
происходит сейчас. А может быть, ты в театре и любуешься собой наскальным.
В зале —
замешательство. Крик: «Воды, врача...» Громкий стон... Кто-то на стене.
О н (перебивая): Нет, не то, совсем не то. Ещё, ещё...
О н а:
Лаской — страшишь,
оскорбляешь — мольбой,
входишь без стука,
Всё наслаждением
будет с тобой,
даже — разлука.
Пусть разольётся в
зловещей судьбе
алая пена,
Но прозвучит, как
присяга — тебе
даже измена,
Той, что познала и
ужас, и честь
жизни загробной...
Имя твоё мне сейчас
произнесть
смерти подобно...
<23> (Гость
из Будущего проступает, как тень, на каменной стене.)
Икс (садится, но не открывая глаз, протягивает к нему руки и [произносит],
бормочет):
Знаешь
сам, что не буду славить...
О н: До нашей первой встречи осталось ещё три года.
И к с: Дорогою ценой и нежданной
Я пойму, что ты
помнишь и ждёшь,
А быть может, и
место найдёшь
Ты могилы моей
безымянной.
О н а: А до нашей последней встречи всего только год. Сегодня
[2 апреля 1962] 28 августа 1963.
О н: Ты бредишь. Ты всегда бредишь. Что мне с тобой делать? И
всего ужаснее, что твой бред всегда сбывается.
О н а: Это ещё не самое худшее.
О н: Этот ужас, который возникнет от нашей встречи, погубит
нас обоих.
Она: Нет. Только
меня. Может быть, ты хочешь не появляться?
О н: Да — хочу. И чем больше хочу, тем несомненнее появлюсь.
Если бы не эта жажда. Позволь мне подойти к тебе... Через день он
<недописано>
О н а: Ты знаешь, что если подойдёшь — мы оба проснёмся, а где
и кем окажемся... И это будет вечная разлука.
О н (молча закрывает лицо руками): Зачем ты такая, что тебя
нельзя защитить? Я ненавижу тебя за это. Скажи, ты боишься?
О н а (протягивая руки): Я боюсь всего, а больше всего — тебя.
Спаси меня!
О н: Будь проклята.
Она: Ты лучше всех
знаешь, что я проклята, и кем, и за что.
О н: Ты знаешь, что ждет тебя?
О н а: Ждёт, ждёт... Жданов.
Слетаются вороны и
хором повторяют последнее слово. Адские смычки.
Я разбудила моих
птичек. Смотри, не проснись и ты.
О н: Я проснусь только, если коснусь тебя.
Выходит из стены и
становится на одно колено.
Всё равно — я
больше не могу терпеть. Всё лучше, чем эта жажда. Дай мне руку.
Удар грома.
Железный занавес.
О н а: Мы разбудили моих птичек — смотри
не проснись и ты.
О н: Я проснусь, только если коснусь тебя.
Выходит из стены,
становится на одно колено.
Всё равно — всё
равно я больше не могу терпеть. Дай мне руку.
Удар грома.
Железный занавес.
<24> На стене в пятне саксаульного дыма проступает кто-то.
К т о-т о: Ты звала меня?
О н а: Да, я хотела сказать тебе, что до нашей первой встречи
осталось три года.
К т о-т о: Как долго, сделай, чтоб скорее.
О н а: Я не могу, я ничего не могу.
К т о-т о: Или всё.
О н а: Нет. Я только всё вижу.
К т о-т о: Как я найду тебя?
О н а: Ты сначала найдешь не меня, а маленькую белую книжечку
и начнёшь говорить со мной по ночам и во сне, и это будет слаще всего, что ты
знал.
К т о-т о: Это уже случилось, но в книжке нет твоего голоса. А я
хочу так, как сейчас. А почему я пойду к тебе?
О н а: Из чистейшего злого
любопытства, чтобы убедиться, как я не похожа на мою книгу.
К т о-т о: А дальше?...
О н а: А когда ты войдёшь, то сразу поймешь, что всё пропало.
И ты скажешь мне те слова, которые мы оба так хотели бы забыть. Разве такое
счастье бывает на земле!
К т о-т о: Увы! — Я уже сейчас помню, как будет пахнуть
трагическая осень, по которой я приду к тебе, чтобы погубить тебя, не
коснувшись твоей руки, не поглядев в твои глаза.
О н а: И уйдёшь. И оставишь дверь таким бедам, о которых не
имеешь представления.
О н: А ты?
О н а: Я долго и странно буду верна
тебе и холодными глазами буду смотреть на все беды, пока не придёт Последняя.
О н: Какая?
Она: Та, что была
за поворотом, и мне её не показали, когда во время тифозного бреда я видела
всё, что случится со мной. Всё... до поворота.
<25> О н: Они убьют тебя? — Убьют <недописано>
О н а: Нет, хуже. Сегодня они убьют только мою душу.
О н: Как же ты будешь жить?
Она: Никак. Я буду
не жить, а ждать Последнюю Беду, а она придёт не скоро.
О н: Хочешь, я совсем не приду.
О н а: Конечно, хочу, но ты всё равно придёшь.
О н: Я уже вспоминаю наши пять встреч в странном полумёртвом
городе.
<...> в
проклятый дом — в твою тюрьму в новогодние дни, когда ты из своих бедных, нищих
рук вернёшь главное, что есть у человека — чувство родины, а я за это погублю
тебя.
О н а: (а после) И я ждала или буду ждать тебя ровно десять
лет. И ты не вернёшься. Ты хуже чем не вернёшься. Но
вместо тебя придет ОНА:
Легконогая,
легкокрылая,
Словно бабочка
весела,
И не страшная, и не
милая,
А такая же, как
была.
О н: Это ты про Музу?
О н а: Да.
О н: Она заменит Тебе меня?
О н а: Да, так же, как она заменила мне всех и всё.
О н: А я забуду тебя?
О н а: Забудешь, но раз в году я буду приходить к Тебе во сне —
Ариадна — Дидона — Жанна, но Ты будешь знать, что это я.
<26> Г о с т ь: Ты устала?
X.: Да. Я говорила
с ними.
Г о с т ь: Кто они?
X.: Мёртвые.
Г о с т ь: Что они
тебе сказали?
X.: Молчит.
(Появляется
вереница теней. Кому-то из них X. кланяется в ноги. Других целует в лоб.
Шествие теней исчезает).
Г о с т ь: Я хочу
быть твоей Последней Бедой... Я больше никому не скажу те слова, которые я
скажу тебе.
X.: ты повторишь их
много раз и даже моё самое любимое:
— Что Вы наделали —
как же я теперь буду жить?
Г о с т ь: Как,
даже это?...
X.: Не только это —
и про лицо: Я никогда не женюсь, потому что могу влюбиться в женщину только
тогда, когда мне больно от её лица...
Г о с т ь: И я
забуду тебя?
X.: Да. Но дух твой
без твоего ведома будет прилетать ко мне.
Три отрывка из
[«Пролога»]
<27>
I
Не тупи напрасно
злое жало
О неодолимую броню,
Не таких и на смерть провожала,
[Не такого ещё
провожала]
Не таких я за руки держала
Не такую до сих пор виню.
А ты хочешь жгучей
каплей яда
Отравить мой
первозданный рай.
Ни тебя, ни слов
твоих не надо,
Перестань мне
сниться! И прощай.
II
Трижды я была твоей
наградой
И ты трижды
говорил: «Уйди!»
Ничего тебе уже не
надо,
Но от жажды гибнешь
на пути.
Как смертельно
пересохло горло,
Как обуглен, как не
дышит рот,
И какая ночь крыла
простёрла
И томится у чужих
ворот...
[И томится у твоих
ворот]
III
Был лучом на синем
покрывале,
Был вином в тяжёлом
хрустале
<28>1943.
Ташкент
Кто-то заглядывает
в пещеру сверху. Гость из будущего возвращается в стену и меркнет. Луна.
Г о л о с: Ты спишь?
О н а (очень спокойно): Вот этого я боялась
всю жизнь. Это ты [будешь] был за поворотом?
Г о л о с: Да. [повтори то] Скажи мне то, что ты
не [сказал] скажешь [прошлым] там — во время нашей [горчайшей] встречи.
О н а: Отчего я узнала тебя по голосу...
Г о л о с:
Оттого, что я делил
с тобою
Первозданный мрак,
Чьей бы ты ни
сделалась женою,
Продолжался — я
теперь не скрою —
Наш преступный
брак.
Мы его скрывали
друг от друга,
От людей, от Бога,
от конца,
Помня место
дантовского круга,
Словно лавр
победного венца.
Видел новобрачною во храме,
Видел и живою на
костре,
Видел и побитою
камнями,
И забавой в
демонской игре.
Отовсюду на меня
глядела,
Отовсюду ты меня
звала,
Мне живым и мёртвым
это тело
Ты, как жертву
Богу, отдала.
Ты одна была моей судьбою,
Знала, для тебя на
всё готов,
Боже, что мы делали
с тобою
Там, в совсем последнем слое снов!
Кажется, я был
твоим убийцей
Или ты... Не помню
ничего.
Римлянином, скифом,
византийцем
Был свидетель срама
твоего.
И ты знаешь, я на
всё согласен:
Прокляну, забуду,
дам врагу.
Будет светел мрак и
грех прекрасен,
Одного я только не
могу —
То, чего произнести
не в силах,
А не то что вынести, скорбя,—
Лучше б мне искать
тебя в могилах,
Чем бы вовсе не
было тебя.
Но маячит истина
простая:
Умер я, а ты не
родилась...
Грешная,
преступная, пустая,
Но она должна быть
— наша связь!
О н а:
С каждым разом
глуше и упорней
Ты в незримую
стучался дверь,
Но всего страшней,
всего позорней
То, что совершается
теперь.
Даже эта полночь не
добилась,
Кто возлюбленная,
кто поэт,
Не погибла я, но
раздвоилась,
А двоим нам в мире места нет.
О н:
Ты жажда моя, а она
утоление,
Бессонница ты,
сновиденье она,
В тебе умирание,
ужас забвения,
В ней всё, что
зовётся на свете Весна.
О н а:
Сколько б другой мне ни выдумал пыток,
Верной ему не была,
А ревность твою,
как волшебный напиток,
Не отрываясь, пила.
В зале -
замешательство. Крик: «Воды, врача...» Громкий стон... Кто-то на стене.
<29> Чудеса
твои растут с веками,
Новый мир невидимо
творят,
Нежными незримыми
руками
Ты пустыни
превращаешь в сад.
………………………
Она (вспоминает):
Сколько б другой
мне ни выдумал пыток,
Верной ему не была,
А ревность твою,
как волшебный напиток,
Не отрываясь, пила.
О н говорит:
Видел я, как кровь
её сочится,
Как лежит, мертвея,
на лугу,
Но того, что с ней
сейчас случится,
Я себе представить
не могу.
<30> А я была неверной, как любовь
[Неверна]
[Невернее
шотландской королевы]
Неверней всех, чьи
шеи в полночь гнева
Их собственная
украшала кровь.
<31> Вот какой мне спутник послан Богом,
Прячу язвы от каких когтей.
Мне бы жить за
нищенским порогом,
Мне бы нянчить и
растить детей.
А он мне бросает
уголёчки
[А он мне
подбрасывает угли]
Из жаровни, знаете
какой —
<32> Их
первый диалог.
О н а: Иди сюда!
Т е н ь: Не могу.
Кто зовёт меня?
О н а: Наш праздник сегодня.
Т е н ь: Какой
праздник? Я не знаю [тебя] вас.
О н а: А я разве знаю тебя! — Я назвала тебя в Поэме Гостем из
Будущего... В этот день через три года — наша первая встреча...
Т е н ь: Где она
произойдёт?
О н а: Там, где сейчас только смерть. Гляди.
(В
пятне, т.е. между ней и Тенью — Ленинград под обстрелом. Пожары, братские могилы)
О н а: Горят все дома, где я жила. Горит моя жизнь.
(Содрогаясь) И это только начало.
Т е н ь: Начало? —
Ты думаешь, что всё можно пережить?
Т е н ь: Но как мы
попадем туда?
<33>Ведь я за океаном, а ты здесь, в горах.
Она: Нас приведёт
туда та, для кого океан — лужа, а Памир — не кровля мира, а крыша коровника.
Гляди!
(В
пятне показывается Победа — худая высокая женщина с сумасшедшими глазами, в
кровавых лохмотьях. Гимны.)
О н а: приведёт тебя с запада, а меня с востока для самой
главной встречи. И я молча буду молить тебя: спаси меня.
Т е н ь (с
надеждой): И я...
О н а: И ты погубишь меня.
Т е н ь: Я никогда
никого не губил.
О н а: И не будешь губить. Ты погубишь меня одну. И на твою
сторону перейдут все, даже всегда мне верная Муза. Я десять лет буду одна,
совсем одна. Десять лет и одна!
Т е н ь (становится
на колени): Сделай, чтобы этого не было.
О н а: Сожги книгу, что лежит у тебя на столе.
Т е н ь: Так вот ты
кто!
О н а: Да.
<34> О н а:
Может быть, потом
ненавидел
И жалел, что тогда
не убил.
Ты один меня не
обидел.
Не обидевши —
погубил.
О н: Этого не будет!
О н а: Это уже было.
О н: Что Вы наделали. Как же я теперь жить буду?
Она: Ты скажешь эти
слова, когда уже не будет войны, в Крещенский Сочельник за семь тысяч
километров отсюда, в старом дворце — повернув налево с моста. Скажешь, и
уйдёшь, и оглянешься. А когда оглянешься, виски твои станут седыми.
О н: М. б., ты бредишь?
О н а: Нет, ты прочтёшь об этом во всех газетах и на всех
языках.
(22 декабря 1963
Москва)
<35>Тень:
[Ты] Вы будете ждать меня?
О н а: Никогда. Я всегда буду знать, что ты не придешь.
Т е н ь: Нет, я
вернусь летом. (Бормочет.) A Paques ou a la Trinité?[MVV16]
О н а: А что ты любишь больше власти?
Т е н ь: Вас.
О н а: А что ты ненавидишь?
Т е н ь: Тоже вас. Что
вы наделали? Как же я теперь буду жить? Скажите мне что-нибудь, что нельзя
забыть.
О н а (насмешливо): А вы надеетесь забыть хоть одно моё слово?
Т е н ь (закрывает
лицо руками): А если Вы умрёте?
О н а: Вздор — я не могу умереть. У меня ещё столько дела на
земле.
Т е н ь: Боже мой!
О н а: Да, да, но я подарю тебе на память свою тень — она
никогда не покинет тебя.
<36> Г о с т
ь и з
Б у д у щ е г о: Но ты не погибнешь?
X.: Нет на земле
силы, которая может погубить меня, пока я не допью Чашу, пока не придёт моя
Последняя Беда: ни обстрелы, ни голод, ни трёхкратный разрыв сердца, ни чёрный
тифозный барак, ни повторные торжества гражданской смерти — это всё вздор по
сравнению с тем, что придёт потом.
Г о с т ь и з
Б у д у щ е г о: Ты опять бредишь?
X.: Нет, всё это ты
прочтешь когда-нибудь на всех языках.
Г о с т ь: Может
быть, лучше убить тебя сейчас?
X.: Разве такое
счастье бывает на этой земле? Ведь ты сам только чудишься мне.
Г о с т ь: Тогда
скажи, что ты называешь Последней Бедой?
X. (поёт во сне):
Песню.
Г о с т ь: О Боже!
Ответь мне...
X.: На.
(Протягивает ему лист бумаги.)
(Гость сходит со
стены, берёт лист и читает...)
Отчего ты знаешь
всё, что будет?
X.: Потому что я
наполовину в смерти, а когда я лежала в тифозном бреду, мне показали мою
жизнь... до поворота.
Г о с т ь: И там
была Последняя Беда?
X.: Нет, она была
за поворотом. (Стонет).
Г о с т ь: [Она]
Только она пугает тебя?
X.: Нет, я боюсь
всего, как Жанна. J'ai
eu peur du feu[MVV17]. Но зачем
так долго? Это будет очень долго. (Стонет.) И она придёт, когда всё будет уже
почти хорошо, и будет она, как две капли воды похожа на счастье. Там будут
цветы и вереск, серебряное море, гранит, там будет и голос... Нет, я не могу.
Г о с т ь. А
раньше?
X.: Ты знаешь.
Г о с т ь: Скажи.
X.: Осквернили
пречистое Слово, Растоптали священный Глагол, Что б с сиделками тридцать
седьмого Мыла я окровавленный пол.
Г о с т ь: Это уже
было.
<37>X.: My end is in my beginning[MVV18].
Г о с т ь: Хочешь я возьму тебя с собой?
X.: (с отвращеньем)
Это уже было... И много раз
(«Мне голос
был...»)
Мне голос был.
<Он звал утешно,
Он говорил: «Иди
сюда,
Оставь свой край
глухой и грешный,
Оставь Россию
навсегда.
Я кровь от рук
твоих отмою,
Из сердца выну
чёрный стыд,
И новым именем
покрою
Боль поражений и
обид».
Но равнодушно и
спокойно
Руками я замкнула
слух,
Чтоб этой речью
недостойной
Не осквернился
скорбный дух>
Г о с т ь: У тебя
мнимые воспоминания...
<38> Г о с т
ь и з
Б у д у щ е г о: Может быть, убить тебя?
X.: И ты тоже. Все
они хотели убить меня. По этой фразе я узнаю, что ты ещё не тот, кто это
сделает, — это он будет за поворотом (он всегда за поворотом), это его я ещё не
видела (закрывает лицо руками), а может быть, не увижу.
Г о с т ь: Хочешь,
я спрячу тебя от него?
X.: Меня никто не
может спрятать от него. Даже он сам.
Г о ст ь: За что он убьет тебя?
X.: Не за что, а
зачем...
Г о с т ь: Зачем ты бредишь, ты всегда
бредишь...
X.: Нет, ты
когда-нибудь прочтёшь об этом на всех языках. Чтоб слышать завещанный ему
стон...
Г о с т ь: Я нашлю
на тебя немоту.
X,: Нет, ты
изменишь мне в десятую годовщину нашей встречи. Так делали все.
Г о с т ь: А он?
X.: Не говори о нём
— мне страшно, а вдруг он услышит.
<39>
(Кто-то заглядывает в пещеру сверху. Гость из Буд<ущего>
возвращ<ается> в стену и меркнет).
Г о л о с: Ты спишь?
X. (очень, спокойно): Вот этого я боялась всю жизнь. Это ты будешь за поворотом.
Г о л о с:
Будь ты трижды
ангелов прелестней,
Будь родной сестрой
заречных ив,
Я убью тебя своею
песней,
Кровь твою на землю
не пролив.
Я рукой своей тебя
не трону,
Не взглянув
[спокойно] ни разу — разлюблю,
[К смертному]
Но твоим
невероятным стоном
Жажду, наконец, я
утолю.
Ту, что до меня
блуждала в мире,
Льда суровей,
огненней огня,
Ту, что вкруг меня
стоит в эфире.
От неё освободишь
меня.
Дай мне талисман,
чтоб я нашёл тебя.
X. (покорно):
Слушай. [Только — «Sois
bon, sois doux»][MVV19].
Г о л о с: А ты простишь?
X.: Ты не будешь
просить прощения.
Г о л о с: Я сейчас прошу.
И бездомнее,
наверно, нет.
Для тебя я словно
голос лютни
Сквозь загробный,
призрачный рассвет.
Ты с собой научишься бороться,
Ты, проникший в мой
последний сон.
Проклинай же снова
скрип колодца,
Шорох сосен, чёрный
[крик] грай ворон,
Землю, по которой я
ступала,
Жёлтую звезду в
моём окне,
То, чем я была и
чем я стала,
И тот час, когда
тебе сказала,
Что ты, кажется,
приснился мне.
[И] Но в дыхании
твоих проклятий
Мне иные чудятся
слова,
Те, что туже и
хмельней объятий,
И нежны, как первая трава.
(Какое-то
замешательство. Железный занавес.)
<40>X.: Мне
нечего прощать. Ты был, есть и будешь тем, чего я больше всего боялась в жизни
и без чего я не могла жить. Ты был — вдохновеньем. В чистом единственном и
беспримерном виде. Никто в этом не виноват — ни ты, ни я. [Ты, не давший мне ни
одной минуты покоя, радости или простого земного веселья...] Да что там. Ты всё
знаешь.
Г о л о с: Нет,
узнаю когда-нибудь. [Прощай.] Они сейчас убьют тебя — а та, которую я встречу,
будет и ты, и не ты, и я буду то любить её, то ненавидеть и губить.
[X.: Прощай.
«Sois bon, sois doux...»].
X.: Да. Прощай.
16 сентября 1963.
Будка.
<41>X.
(Встаёт, протягивает руки):
Что я дам тебе,
чтобы ты узнал меня: розу, яблоко, перстень?
Г о л о с: Нет.
(Моцарт, La maj<…>)
Ту одну слезу с
твоей ресницы,
Эту горечь выпить
мне позволь.
Мне довольно
слушать небылицы
И в груди лелеять
эту боль —
Об одном тебя молю
— позволь
Выпить ту слезу с
твоей ресницы.
Талисманом
сладостным её
Тайно пронесу я
через годы,
Как залог
бессмертья и свободы,
Как благословение
твоё.
<О н>:
Знаю, как твоё
иссохло горло,
Как обуглен и не
дышит рот,
И какая ночь крыла
простёрла
И томится у твоих
ворот,
И какими чёрными
лучами
Чрез тебя грядущее
текло
………………………………
Как сквозь
задымлённое стекло.
Будет светел мрак и
грех прекрасен,
Одного я только не
пойму,—
То, что я
произнести не в силах,
А не то, что
вытерпеть спустя,
Лучше б мне искать
тебя в могилах,
Чем чтоб вовсе не
было тебя.
Но мяучит истина
простая:
Умер я, а ты не
родилась...
Грешная, преступная, святая
Но она должна быть
— наша связь.
О н а г о в о р и т:
Сколько раз
менялись мы ролями,
Нас с тобой и
гибель не спасла,
То меня держал ты в
чёрной яме,
То я голову твою несла.
С каждым разом
глуше и упорней
Ты в незримую
стучался дверь,
Но всего страшней,
всего позорней
То, что совершается
теперь.
О н: Лжёшь,— сама была моей судьбою.
Был я для тебя на
всё готов.
Боже! — что мы
делали с тобою
Там, в совсем последнем слое снов.
Кажется, я был
твоим убийцей,
Или ты... Не помню
ничего.
Римлянином, скифом,
византийцем
Был свидетель срама
твоего.
[Видел
и побитую камнями,
Видел, как тебя живую
жгли]
О н а: Вот ты и услышал запах снова
Моего последнего
костра...
Сказано ли каменное
слово,
Злая сталь довольно
ли остра?
О н: Всё, как ты предчувствуешь, и даже,
Может быть, оно ещё
страшней.
Она: Посмотри, что
засияло в саже
И совсем живое на
стене.
(Оба глядят, на
стенное пятно от костра).
О н г о в о р и т:
Видел новобрачною во храме,
Видел и живою на
костре,
Видел и побитую камнями,
Видел жертвой в
демонской игре.
И ты знаешь — я на
всё согласен —
Прокляну, забуду,
дам врагу,
Будет светел мрак и
грех — прекрасен,
Одного я только не
могу —
То, что я
произнести не в силах,
А не то, что вытерпеть, скорбя,
Лучше б мне искать
тебя в могилах,
Чем чтоб вовсе не
было тебя.
<42>
Г о л о с: Ты простишь меня?
О н а: Ты не будешь просить прощения. Покажи мне твоё лицо и
... глаза. Я должна хоть раз поглядеть в твои глаза.
Г
о л о с: Я не могу — меня нет.
О н а: Но я вдыхаю тебя с каждым глотком воздуха, пью тебя в
каждой капле вина, и в смычках, когда они — ты знаешь, и в цветах, особенно в
умирающих розах, и оттого в розариуме у меня до обморока кружится голова,
потому что мне кажется, что ты зовёшь меня.
Г
о л о с: Я никогда не зову тебя, а всегда с тобой и даже больше... Я
знаю — я отравляю тебя, а ты меня. Я становлюсь тобою, ты мной, мы оба гибнем
друг в друге. А жажда все растёт. Только твой стон может меня спасти. Не губи
меня. Скорее, скорее.
О н а: Что ты называешь моим стоном? Неужели.
(Она
приподнимается, протягивает руки, и, не открывая глаза, — бормочет. Все
звуки замолкают. Чёрная тишина.)
... А вот они опять передо мною,
Алмазные и страшные
глаза,
Какие
и у музыки бывают,
Когда она на самой
грани
Какой-то горькой
гибели скользит —
И слушатель тогда в
своё бессмертье
Вдруг начинает верить безусловно...
1960. Будка
<43>
Г о л о с: А ты простишь меня?
X.: А ты не будешь
просить прощения. По каким приметам я узнаю тебя?
Г о л о с: Ты знаешь...
X.: А всё-таки
скажи.
Г о л о с: Ты знаешь...
X.: Я знаю только одно. Ты будешь тем, чего
я больше всего боялась в жизни и без чего я не могла жить,— вдохновением.
Г
о л о с: Я был с тобой столько раз — и когда ты молилась Маргаритой и плясала
Саломеей, изменяла Бертой Бовари, когда ты спасала душу и губила тело, и когда
ты спасала тело и губила душу, и когда ты со своей знаменитой современницей
колдовала, чтобы вызвать меня, и я даже начинаю подозревать, что ты и она —
одно.
X.: Нет, только не
это.
Г о л о с: И я понял, что мне нужно
только одно — твой стон, что без него я больше не могу, и пусть я знаю, что я
один виновник всего, всего. Мне довольно тебя с другими! и твоих стихов —
другим, и всего, всего твоего.
X.: Но ты во мне и
я в тебе...
Г о л о с: Неправда. Слушай.
X.: И ты придёшь не
в чёрный час беды, а когда жизнь, побеждённая и усмирённая, будет стлаться мне
под ноги ковром, и сам ты будешь как две капли воды — похож на счастье... А я
буду тебя ревновать?
Г о л о с: Мы будем всё время испытывать
одно и то же. И это, может быть, будет трудней всего. И это будет та степень
духовного слияния, о которой никто ещё не имеет представления. И в этом уже
будет преступление. Моё? твоё? наше? В этом будет весь ужас и все отвращение
кровосмесительного брака, то, от чего бежал Эдип, но оно догнало его и
ослепило.
X. (Встаёт,
протягивает руки). Что я дам тебе, чтобы ты узнал меня: розу, яблоко, кольцо?
Г о л о с: Нет.
Мне довольно
слушать небылицы
И в груди лелеять
эту боль.
Мы будем делать
все, что нельзя. Мы будем беспощадно уничтожать друг друга. Наша призрачная
близость будет казаться чем-то ужасным, запретным и тёмным.
О н а:
Где б ты ни был, ты
делил со мною
Непроглядный мрак,
Чьей бы ни была тогда женою,
Продолжался (я
теперь не скрою)
Наш преступный
брак...
О н: Это только начало...
<44> Г о л о
с: Мы правы перед небом и перед землею, перед близкими
и дальними, мы ничего не хотели друг от друга, мы не знали друг друга.
Мы родились в
разных странах, говорили на разных языках, и в разное время, мы боялись друг
друга, мы ненавидели друг друга, мы знали друг о друге что-то ужасное. Всё это
похоже на какое-то чудовищное кровосмешение, хотя мы и в зеркале не посмели
взглянуть друг другу в глаза.
О н а: А потом?
Г о л о с: А потом перекрёстная песня:
И ты знаешь, я
делил с тобою
Первозданный мрак,
Чьей бы ты не
сделалась женою,
Продолжался (я теперь
не скрою)
Наш преступный
брак...
Мы его таили друг
от друга,
От себя, от Бога,
от конца.
Помня место
дантовского круга,
Словно лавр
победного венца.
<45> О н а: Где б ты ни был, ты делил со мною
Непроглядный мрак,
Чьей бы ни была
тогда женою,
Продолжался (я
теперь не скрою)
Наш преступные брак.
[И
вампиры — это просто дети,
Коль сравнить с
тобой,
Кровь сосут,
кого-то ловят в сети
Ночью голубой.
Ты же душу выпил
постепенно,
Выпил душу вечную
мою,
Стала
я могучею и тленной]
<46> О н: Ты спишь? —
О н а: Да.
О н: Не просыпайся.
О н а: Это ты?
О н: Да, и может быть, в последний раз.
Она: Ты знаешь, что
у нас нет последнего раза.
О н: Но нет и первого.
О н а: (стонет.)
О н: Не надо — не могу слышать твой стон. Он напоминает мне
тебя в тюрьме, и на плахе, и на костре.
О н а: Ты знаешь, что он перестал быть стоном, а стал...
<стихами>
О н: Потому я от них теряю рассудок, в них всё.
О н а: И ещё то, что будет.
3 августа 1964. Будка
<47> [Она
говорит:]
Сладишь ли с
проклятою судьбою,
...Чем мы только не
были с тобою.
Был ты от меня
неотделим.
Я была одной
запретной книжкой,
К ней ты чёрной
страстью был палим.
Я была
охотником-мальчишкой,
Ты — любимым
соколом моим.
Сколько раз менялись
мы ролями,
Нас с тобой и
гибель не спасла,
То меня держал ты в
чёрной яме,
То я голову твою
несла.
Оттого, что был
моим Орфеем,
Олоферном, Иоанном
ты,
Жёсткою мечтой
своей лелеем
И своей не зная красоты.
Пусть же
приподымется завеса
И священный дуб
опять горит...
И ты выйдешь из
ночного леса,
Зверолов,
царевич... Ипполит!
Подымается
ещё один занавес. Слышен зов охотничьего рога, бегут охотничьи собаки. Неизвестно
откуда летит стрела и впивается в плечо X. Она стонет:
Первая ласка!
О н говорит: Нет, последняя — стрела отравленная!
19 июля 1964 г. Комарово
<48> Мы до
того отравлены друг другом,
Что можно и погибнуть
невзначай,
Мы чёрным
унизительным недугом
Наш называем
несравненный рай.
В нём всё уже
прильнуло к преступленью
К какому. Боже
милостив, прости,
Что вопреки
Всевышнему терпенью
Скрестились два
запретные пути.
<………………………………………>
Её несём мы, как
святой вериги,
Глядим в неё как
<в> адский водоём.
Всего страшнее, что
две дивных книги
Возникнут и
расскажут: всем о всём.
<1964>
<49>: Знай, тот кто оставил меня на
какой-то странице
И в мире блуждает и
верен как я — до конца.
Был шуткой почти
что, и беглою небылицей
В сравненьи с тобой
и терновою тенью венца.
<50>
([Перед] Фон — полустройка, полуруины. Театр величиной с Колизей. В
окнах мелькают подозрительные фигуры: не то убийцы, не то призраки. Перед
руиной садик. Статуя. Девушка с веслом[MVV20]. Лестница
прилеплена к стене высокого дома. X. — в застиранном
сарафане, деревянных босоножках, с пустой авоськой.) Встречи на
лестнице. Москвич. Ленинградец. Секретарша нечеловеческой красоты. Возвращенье
рукописи. Реж<иссер>, журналист.
Край базара. Под
стеной юродивый Вася — всклокоченный, полуголый, слепой. Гадает, к нему
очередь. [Подходит] X. выглядывает из окна — опускает на Васю яблоко.
Он угадывает, что
яблоко от неё. Движение в очереди («С утра стоим» и т.д.)
X.: Вася, погадай
мне.
С л е п о й: Не бери сама себя за руку,
Не веди сама себя
за реку,
На себя пальцем не
показывай,
Про себя сказку не
рассказывай...
Идёшь, идёшь и
споткнёшься...
Ил. Мел. Сен-Санс
(в правом углу)
3 боли
Шопен (в левом
углу)
Просцениум — две
тени
П
е р в а я:
<51> Мир не видел такой нищеты,
Существа он не
видел бесправней,
Даже ветер со мною на ты,
Там, за той
оборвавшейся ставней.
Но за те
восемнадцать строчек
Подари мне «вдовий
кусочек»
[Ведь ты знаешь] Расскажи
всем мою судьбу
И к какому бреду
столбу.
Дорогою
ценой и нежданной
Поняла, что он
помнит и ждёт,
А быть может, и
место найдёт,
Он могилы моей
безымянной.
В т о р а я:
Ах! Тебе ещё мало по-русски,
И ты хочешь на всех
языках,
Знать, как круты
подъёмы и спуски
И почем у нас
совесть и страх.
Страх-то дёшев, а с
совестью худо,
Не достать нам её
ниоткуда,
(Проходят)
Две тени на
просцениуме. Темно. Он ведет её за руку. Фонарь.
<52> (О н а): Мир не видел такой нищеты,
Существа он не
видел бесправней,
Даже ветер со мною на ты,
Там, за той
оборвавшейся ставней.
О н: Ишь ты!
О н а: Но за те восемнадцать строчек
Подари мне «вдовий
кусочек»,
Расскажи им мою
судьбу
И к какому иду
столбу.
К р и к и з з р и т е л ь н о г о з а л а:
Не она! Не она! Не
та!
О н: Ах, тебе ещё мало по-русски,
И ты хочешь на всех
языках
Знать, как круты
подъёмы и спуски
И почем у нас
совесть и страх.
О н а: Дорогою ценой и нежданной
Я пойму, что он
помнит и ждёт,
А быть может, и
место найдёт
Он могилы моей
безымянной.
О н: Я что-то не вижу суфлёрской будки. Хочешь, я войду с
тобой в пещеру, стану за уступ и буду подавать тебе
текст.
О н а: Я Бога молю забыть хоть что-нибудь.
Под лестницей
Кабинет директора
<53> П о м
р е ж. (Вбегает): Не дать ли занавес?
Д и р<е к т о р>: А что?
П
о м р е ж: Да она не то говорит. Всех нас погубит.
Д и р е к т о р (испуганно): Политическое?
П
о м р е ж: Нет, нет... бред какой-то любовный, и всё стихами.
Д и р е к т о р (успокаивается). Стихами? (пойду). Послушать
разве. Я сам когда-то в молодости писал стихи, а про публику не беспокойтесь.
Кто это когда-нибудь заметил отсебятину на сцене.
(Е ё г о л о с):
Этот рай, где мы не
согрешили,
Тошен
нам,
Этот запах
смертоносных лилий
И ещё не стыдный
срам.
Снится улыбающейся
Еве,
Что [она] её сквозь
грозные века
С будущим убийцею во чреве
Поведёт любимая
рука...
III акт
(Под лестницей)
(Мнимые друзья)
<54>П е р в ы й: Посмотри, ей холодно. М. б., что-нибудь
ей бросить.
В т о р о й (вытирает лоб платком): Холодно! — зато нам жарко.
П
е р в ы й: [я любил ее 18 лет назад]. Все кругом говорят, что я жил с ней
после... и перед...
В т о р о й: А я — восемь.
Т р е т и й: Скорей доставайте справки о том, что вы были
кастрированы до всего этого. Говорят, есть распоряжение физически уничтожать
всех её любовников. Айда в нашу, поликл<инику>,
там за пол-литра что хошь...
Ч е т в е р т ы й: Они зря треплются, они её
в глаза не видели.
Н а с т о я щ и е
Выучили азбуку
глухонемых.
П
е р в ы й (знаками): Пропали!
В т о р о й: Я — написал. А ты?
П
е р в ы й: Пишу.
Из-за железного
занавеса выводят X. Она в одну минуту (которую?) стала седой. [Фигура в
парандже неподвижна]. Кто-то в ужасе.
[Под лестницей]
Бах: Re minor
13 октября 1963
Антракт (За кулисами)
Перед упавшим занавесом в глубине
сцены.
<55> М л а д ш и й: Видел, первую скрипку вперёд ногами выволокли? Как без него и пьесу кончать будут!
С т а р ш и й: А полковница в III ложе? Муж [бушует] матерится,
жаловаться, говорит, будет. Интересно, кому только?
М л а д ш и й: Не очнулась? А иностранец...
С т а р ш и й (перебивая): С пластырем на глазу? —
М л а д ш и й: Да. Лежит у директора. Сообщили [куда] кому надо.
С т а р ш и й: А как же. Может, это условный знак. Время —
военное.
(Проходит
безымянная фигура в парандже.)
<56> Пещера с
отверстием в своде. Оттуда зелёные, беспощадные лучи луны. На полу остатки костра.
Стены (задымлённые), почерневшие от саксаульного дыма. Наверху появляется X.
Пляшет, сходит вниз по почти отвесной стене. Молится и ложится на овчину в
углу... Влетают вороны. Орёл просыпается [просыпаясь] спрашивает: Как, что...
В о р о н ы (хором): Плохо, совсем плохо.
О р ё л: Опять?
В о р о н ы: Стреляли в неё.
О р ё л: Кто стрелял?
В о р о н ы: Из толпы.
О р ё л: Зачем толпа? (Старшему ворону). Рассказывай ты.
С т а р ы й в о р о н: Она
шла, как всегда, по карнизу и вдруг вошла в окно, где была музыка. Мы думали —
ничего, и вдруг слышим — она плачет. Вышла и пошла дальше, за ней человек...
О р ё л: Насмерть?
В о р о н ы (хором): Конечно, конечно!!! Собралась толпа [люди]
— кричали: одни — призрак праведницы, другие — религиозная пропаганда. Мулла
подстроил.
О р ё л: А кто стрелял?
В о р о н ы: Солдаты.
О р ё л: А что говорили?
В о р о н ы: А мы почем знаем? — По-русски. Мы узбекские
вороны,— мы по-русски не обязаны. А она идёт, вся светится, ничего не слышит и как спустилась, непонятно, и всё бормочет...
Послушай, я запомнил. Хочешь, сыграю на бубне?
О р ё л: Тише, разбудил.
X. (приподнимается
на локте): Да, да, — это я. Можно.
2 вариант, 1962.
Москва
<57> Д в о е:
Встречаются наверху. Видим только их тени.
О д и н (осторожно): Берегись, здесь дыра... Другой: Вижу, с такой лунищей не оступиться.
П
е р в ы й: Говорят, она где-то тут прячется (заглядывает
вниз. Вороны кричат). Да тут полно воронья.
Д р у г о й: Мне (ихний) наш сосед
рассказал — тот её музыкой заманил. Что-то ихнее
прежнее заиграл, она и прыгнула в окно.
П
е р в ы й: А зачем сам-то за ней пошёл?
Д р у г о й: Поди-ка узнай. Он — мёртвый, а она ничего не
помнит.
П
е р в ы й: Ну всё равно — надо с ней кончать.
Д р у г о й: А как же, мой мальчишка и тот туда же: «Я бы за
ней всюду»— говорит.
П
е р в ы й: Зараза.
Снизу голос X.:
Предо мною опять эта дверь его,
Только в дом его я
не войду,
Пусть была из
волшебного дерева
Скрипка, что мне
играла в Аду.
П
е р в ы й: Уйдём!
Д р у г о й: А я бы послушал ещё!
Кто-то на стене:
часы твои сочтены...
X: < недописано
>.
Из III действия
<58> С е к р
е т а р ш а: Как ваше имя?
И к с: Всё то же,
С о п е р н и ц а (с места): Какая наглость!
(Соперница
— ещё не старая, красивая, очень нарядная дама. В
глазах беспокойство)
Внутренний диалог:
(крик из-за сцены) Стук в Железный занавес:
Ты слышишь меня?
О н а: Я всегда слышу тебя.
Г о с т ь: Дождись
меня.
О н а: Нет, поздно. Мне пора...
X. падает (с места)
Это её любимый приём. Предложение продолжить собрание. Из мрака вылетает
огромная птица и опускается на грудь X. (С места) — Это её дрессированный
попугай.
С е к р е т а р ш а: (несколько смущённо). Товарищи! кто тут врач?
(Выходят шесть человек. Трое мужчин
и трое женщин). Посмотрите, что с ней.
В с е ш е с т ь: Она умерла — оттого и упала.
Самый
толстый докладывает по телефону.
Г о л о с с г р у з и н с к и м а к ц е н т о м в т
е л е ф о н: «Закопать где-нибудь и через неделю потерять могилу. Об исполнении
доложить...»
П
о д х а л и м (в телефон): Позвольте воспользоваться этим важным советом.
(Низко кланяется).
М о р д и к - Б о р о д а ч: Товарищи, через четверть часа
начинается репетиция моей только что разрешённой и увенчанной премией пьесы
«Прохор Сыч — сын партизана».
(Все вскакивают с
места и бегут за Мордиком, перепрыгивая через труп X.)
III действие
<59> Перед упавшим занавесом с грохотом съезжаются половины большого
стола под зелёным сукном. На столе графины, стаканы, карандаши, блокноты и т.д.
Выходят (отовсюду)
участники собрания и садятся за стол. Из-за железного занавеса выходит X. Она в
ночной рубашке, длинные тёмные волосы распущены, глаза — закрыты.
Вносят портрет
Сталина и вешают [ни на что, просто так] на муху. Портрет от ужаса перед
оригиналом держится [ни на чем] на мухе. Призраки в окнах театра падают в
обморок.
Вбегает сошедший с
ума редактор с ассирийской бородой. Ему кажется, что телефонная трубка приросла
к его уху и его всё время ругает некто с грузинским акцентом.
На тачке ввозят
груды сочувственных телеграмм. По слухам, получен уже миллион таких телеграмм.
Председательствует Самый толстый. Он звонит: Товарищи! объявляю...
В а х т ё р ш а: Тов<арищ> Ж<данов>,
вас вызывает Москва.
С а м ы й т о л с т ы й:
Иду. (Бежит по ногам сидящих за столом.)
Н е к т о: Ну, это на полчаса.
(Группы, общие
разговоры, обрывки фраз):
«Это можно было предвидеть...», «Я только
вчера жене говорил...», «Вот Бэба не даст соврать»... Самый
толстый вернулся с бумагой. Все снова усаживаются.
С а м <ы й> т о л
с т ы й к X.: Ваше имя?
X.: Всё то же.
С о п е р н и ц а: Какая наглость!
С а м<ы й> т о л с
т ы й: Вы отдаёте себе отчет в том, что здесь совершается...
X.: Это уже было.
Это ещё будет, но где и когда?
П
и с а т е л ь: Она отговорила [наших] моих читателей читать меня.
Д р у г и е х о р о м:
И моих отговорила.
К т о-т о: У неё мнимые воспоминания (Этого достаточно?)
С <а м ы й> т о л<с
т ы й> к собранию: Разрешите огласить резолюцию, вынесен<ную>
единогласно.
В с е: Просим,
просим.
С <а м ы й> т<о л с
т ы й>: X 1) исключается из всех
лит<ературных> организаций и снимается со всех видов довольства, доп<олнительной> кв<артирной> площади, дров,
мед<ицинской> помощи, перевязочных средств и т.д. 2) Все её произведения
передаются великой дочери нашей родины Бэлле Гуталиновой.
Б э л л а: (с места): Гусаковой. Прошу выдать мне выписку из
протокола.
Секретарша
нечеловеческой красоты передаёт Бэлле стопку книг. Самого толстого опять
вызывает Москва.
(Соперница,
красивая дама средних лет, искусно собирает вокруг себя слушателей).
С о п е р н и ц а: У меня есть доказательства, что все свои
ранние стихи она украла у секретаря китайского посольства Хи-хи-хи.
Бедный Хи-хи-хи даже повесился — это знал тогда весь светский
Петербург.
К т о-т о (из последних сил): А поздние?
С о п е р н и ц а: А поздние она
украла... у меня.
К т о-т о: Хорошо, что ты не повесилась. (Смех.)
Из
«Пролога»
(часть
3-я)
<60>
Неожиданно налетает афганец дикой силы. Гаснут свечи на (судейском) столе. Пыль
столбом. Минуту зритель ничего не видит, а когда свет снова загорается, за
судейским столом, рядом с Самым толстым сидит некто в
голубой фуражке.
Н е к т о в г
о л у б о й ф
у р а ж к е (Очень громко читает): Гражданка X. привлекается к ответственности,
согласно... статье Уголовного кодекса пункт... по обвинению в убийстве.
X. (перебивает):
Кого?
(Второй
порыв афганца. И все с ужасом видят, что она, наконец,
открыла глаза и совершенно очнулась, но её огромная грива совсем седая).
Н е к т о в г
о л у б о й ф
у р а ж к е (грубо): А вы сколько убийств совершили?
С о п е р н и ц а: Я, как общественный обвинитель, должна до
начала разбирательства зачитать список её жертв.
Л у ч ш а я п о д р у г а (уже
в прокурорском мундире, перебивает ее): Я бы сначала хотела выслушать свидетеля
защиты.
(Двое конвойных
вводят слепого юродивого Васю.)
В
а с я: Вы чего меня держите? Я и так скажу. Она добрая, она мне яблочки давала.
О н а (кричит): Вася!
Л у ч ш а я п о д р у г а в прокурорском обличии: Запишите! Тайно
давала отравленные яблоки для раздачи населению. Число отравленных
ещё не выяснено. (К конвою.) Уведите подсудимого (Васю уводят).
Свидетелями
обвинения оказываются все находящиеся на сцене, кроме неподвижной и безмолвной
фигуры в парандже, продающей фиалки у входа в сквер. Ссоры в очереди свидетелей
обвинения. Все спешат дать показания. Отдельные восклицания: «При мне хвалила
Джойса!», «некоторые думают, что заброшена к нам
неприятелем и спустилась на парашюте», «купила подводную лодку, чтобы совершить
побег».
Д р у г о й: Я сам видел, что-то слетело с неба.
Т р е т и й: Торговала на Алайском рынке паспортами.
Ч е т в ё р т ы й: Перебегала границу. Переплыла реку Пяндж.
С т а р ы й п о э т:
Давала световые сигналы немцам.
Наконец не
выдержавшая X.: Откуда?
С т а р ы й п о э т: Не
всё ли равно откуда — но куда.
К р а с а в и ц а: Увела у меня трёх мужей. Ханжа: У меня
одного, который жил со мной пятьдесят лет. Мы ворковали как голубки.
Н о в ы й м у ж Х а н ж и: (в ужасе) Боже! Сколько ж тебе
лет?
Д
в о е у б и й ц из первого действия к
чьей-то спине: Зайди, парень, в аптеку, достань кокаину (показывает
что-то блестящее). Хорош браслетик?
Н е к т о в г
о л у б о й ф
у р а ж к е: (подзывает их). Если опознаете её, катись дальше.
О н и: Что вы, гражданин начальник. Мы разве что. А её знаем,
как облупленную. Она это Зайченко и Ахметова сманила. Всё показать можем.
О н а: Кого я убила?
<61> Недалеко
от стола — высокая неподвижная женская фигура в парандже продаёт фиалки.
Человек с скрипичным футляром: Дай мне, апа, три (показывает
пальцами) - - -
(Та
протягивает ему цветы. Он платит. Пятится. Боже мой,
где я видел эту руку...)
Ж е н щ и н а (по-русски): Ты её ещё увидишь.
О н: Скажи ещё что-нибудь.
О н а: (Молчит)
О н: Хоть одно слово.
О н а: (Молчит)
О н: Кто ты?
О н а: (Молчит)
<62> Сцена
опустела. Входит слепой. Клюкой нащупывает тело. Становится на колени, берёт
руку мёртвой. Узнаёт её по кольцам.
С л е п о й: Соседка... Упокой Господи, душу усопшей рабы твоей...
А имя-то ей как?
Из
«Пролога»,
(часть
III)
(внутренний
диалог: [крик из-за] Стук в железный занавес:
<63>Ты
слышишь меня?
О н а: Я всегда слышу тебя.
Г о с т ь: Дождись
меня.
О н а: Нет, поздно. Мне пора.
Падает. Смущение за
столом. Самый толстый докладывает по телефону.
Г о л о с с г р у з и н с к и м а к ц е н т о м в т
е л е ф о н: «Закопать где-нибудь и через неделю потерять могилу. Об исполнении
доложить».
П
о д х а л и м (в телефон): Позвольте воспользоваться этим важным советом. (низко кланяется).
Из
финала:
<64> В а с я: А имя-то ей как?
Старый конец.
Сцена опустела. Над
телом — Орёл. Неподвижная фигура женщины в парандже (подходит к нему):
Ф и г у р а в п
а р а н ж е: Дёшево отделалась, а я только сейчас Начинаю.
(Бросает на мёртвую все свои фиалки).
<65> Свечи и
лампы в окнах гаснут.
Сцена опустела.
Безмолвная фигура в
парандже уходит. Голос радио с сильным грузинским акцентом: «Что делает
проработанный товарищ?»
Ураганная музыка
сразу обрывается. Из оркестра выходит человек со скрипкой, подходит к мёртвой и
играет
«………………………………………………………»
Занавес
|
|
|
|
|
|
|
|
